Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мамочкино наследство, на нем не уступаю.
Как я ни бился, баба-истукан больше ни словом не ответила на мои расспросы. Но, главное, дала понять сразу: моих средств на него не хватит. Поднявшись по шатающейся лестнице в свою комнату под крышей, я порылся в немногих оставшихся ценных вещах. Из серебряной почерневшей рамы на меня глядели родители – карточка из свадебного путешествия. Что еще? Пиджак? Кольцо отца. Я еще немного посидел, подумал и завернул в платок тяжелую сахарницу из богемского стекла. Сахар я покупал редко. Через час я удачно обменял ее на револьвер у моего истукана. За весь процесс сделки она не произнесла ни слова. Наконец я сумел рассмотреть свою покупку. Барабан заряжался по одному патрону. У меня была пуля, извлеченная из обшивки парохода. Если совпадет, то, выходит, Нанберг ввязался в перестрелку? И рану на виске получил именно тогда? А на затылке? И главный вопрос: где же Агнесса Нанберг, высокая блондинка без особых примет, кроме одной – сломанный мизинец на правой руке?
Стрелял я средне. Хотя делать это мне приходилось. В милиции в первые дни службы снабдили самозарядным пистолетом под калибр 9 мм конструкции Браунинга. Забавно, точно из такого оружия Гаврила Принцип застрелил эрцгерцога Франца-Фердинанда, начав войну, которая навсегда изменила и мою судьбу тоже. В общем, я был вполне уверен, что разберусь и с револьвером Нанберга. Исследование огнестрельного оружия, или баллистическая экспертиза, в то время было нечастой процедурой. До революции охотничьи ружья регистрировались владельцами, теперь же огромное количество оружия оставалось неучтенным. Принцип я знал. Установить калибр пули и ее соответствие револьверу. Опираться на следы, оставленные на пуле при выстреле нарезами в канале оружейного ствола. Жаль, в каморах барабана револьвера Нанберга нет стреляных гильз. Видно тот, кто перепродал его моему истукану на базаре, просто выкинул их.
Я достал пули к револьверу и стрелял за длинным зданием дорожного депо. Поезда грохотали, заглушая выстрелы. Хотя в то время прохожие, заслышав стрельбу, просто торопились пройти мимо. Я палил в белый свет как в копеечку до звона в ушах и все думал, что, будь у меня револьвер тогда, в Новороссийске, я бы мог остановить того человека в порту… Но факт – сейчас мне везло. У меня были и пуля, застрявшая в обшивке парохода, и револьвер Нанберга. Впервые я подумал, что части этой истории сами плывут ко мне в руки. Был бы я тогда умнее, то понял бы, что «удачные совпадения» редко несут в себе что-то действительно хорошее.
Пуля, извлеченная из обшивки парохода, оказалась идентична тем, что я выпустил из наградного оружия Нанберга. Пистолет опознала Вера Шарф. Нанберг сказал, что узнал свой револьвер, но вид у него при этом был неуверенный. Оружие ему вернули. Вера приезжала к нему каждый день. Как-то я застал его после ее ухода. На кровати и на полу были разбросаны фотокарточки, письма. Он то брал их в руки, то сидел раскачиваясь, охватив голову своими обезьяньими руками. Сестра жаловалась, что он вспыльчив, грубит и по ночам приходится часто ставить ему успокоительное. Память к Нанбергу практически вернулась, однако неясно было, что он на самом деле вспомнил о днях накануне пожара в порту, а что сложил в картину, опираясь на слова шофера и Веры. События же самого пожара в точности он восстановить никак не мог, как ни старался. Профессор Р. наконец сдался, уступил постоянным требованиям отправить беспокойного пациента из последней палаты домой и дал ему письменное разрешение посещать службу.
Дом нанбергов. Вера
На лестнице, ведущей в квартиру Нанбергов, пахло жареным маслом и кофе. Железные ступени не гасили, а усиливали звук шагов. Не успел я постучать, как Вера открыла дверь.
– Я услышала, кто-то идет. Подумала, может быть, Петя, он должен вернуться.
Держалась она явно натянуто. Света в комнате было мало, окно все в потеках – на улице накрапывал дождь. Вся перемена обстановки в квартире бросалась в глаза. Я и не думал, что у хозяйственной Веры может быть такой беспорядок. Повсюду какие-то кучи бумаг, на краю столика стаканы с недопитым чаем. Некоторые вещи с полок исчезли, не стало фарфоровых часов с чужим вензелем. Теперь, пожалуй, это была квартира Леона Нанберга со всей очевидностью. Вера поправила низкий сборчатый абажур над столом, отодвинула стул, предложила присесть.
– Вера Леонтьевна, на мой запрос пришел ответ из Армавира.
Отписались мне довольно толково. В Армавире давно налажена работа Управления городской Рабоче-крестьянской милиции. При Управлении есть адресный стол. Все без исключения жители города Армавира обязаны регистрироваться по домовым книгам и подавать точные сведения о себе.
– Вы говорили, что первая жена Нанберга умерла. Но ведь ее отравили? Было заключение врача: серная кислота или, если хотите, купоросное масло.
Вера на секунду вскинула пальцы к горлу, но быстро сделала равнодушное лицо.
– Да, и что же? Она отравилась сама. Был большой скандал. Кислоту она взяла дома, знаете, ставят между рамами стаканчики, чтобы иней не намерзал на стеклах? Вот оттуда. Она принесла это в концерт и при всех выпила. Все видели, что она сделала это сама. И я тоже, мы были там.
– Простите, что приходится говорить об этом. Но почему она это сделала, вы знали?
Вера задвинула стул так плотно, что скатерть смялась. Говорить ей не хотелось.
– Вера Леонтьевна, в милиции ведь могут узнать это и не от вас. Пошлем еще один запрос, займет время, но зачем скрывать?
– Зачем скрывать? Зачем ворошить, я не понимаю, – она немного повысила голос. – Это никакого отношения не имеет… но хорошо. Она получила анонимное письмо. В нем говорилось, что Леон… Что он увлечен Агнессой. Что они видятся и что он помог ей переехать на другую квартиру. Часто бывает у нее. Думаю, его жена догадывалась и раньше. Армавир – город маленький. Но Леон не обещал Агнессе, что уйдет от жены.
– У них с первой женой был ребенок.
– Да, сын. Он не захотел ехать с нами. Остался в Армавире. Леон думал устроить его в интернат, но его взяли к себе какие-то их друзья.
– Узнали, кто написал письмо?
Вера, расхаживая по комнате, остановилась у окна, но спиной к свету. Я немного подвинулся, чтобы рассмотреть ее лицо.
– Скажите, могло быть так, что это письмо написала Агнесса?
– Я не хотела так думать. Все говорили, конечно.
– Говорили, что это сделала она?
– Да. Но я не знаю. Честно признаться, иногда я думаю, что это могла быть она.
Вера