Во всем этом была чистая ясная красота. Жажда была единственной вещью, способной убить плесень, уничтожить и оставить лежать безжизненно на мостовой. Пламя выжигало ее скопление, но споры были способны выжить и в огне. Обезвоживание, с другой стороны, было бичом, после удара которым плесень была не способна возродиться. И обезвоживание было казнью, которую я заслужила. Но появилось это место, этот запах чистоты, эта игла в моей руке. Кто-то спасал меня, и я не знала почему. Мне же предназначается совсем другое!

– Она что-нибудь сказала?

Теперь это был голос женщины, более пожилой и неторопливый, чем первый, но словно дрожащий от многих ужасных воспоминаний. Это был голос, чья обладательница видела то, что нельзя забыть, и делала вещи, коих уже не изменить (собака, черная собака в сером мире), и он был ближе мне, чем любой другой человеческий голос, который я слышала с тех пор, как умерла Никки.

Ее у меня забрал серый мир. Со временем он забрал все.

– Пока нет, – произнес первый голос. – Она страшно обезвожена, а если учесть недостаток питания, так это просто чудо, что она еще жива.

– Чудо, что все мы еще живы, Кадет.

Женщина, произнесшая это, придвинулась ближе и оказалась всего в нескольких дюймах от моего лица.

– Так как вы находитесь среди живых, доктор Райли, предлагаю вам открыть глаза и начать действовать, как всем живым и подобает. От этого зависит ваше будущее.

– У меня нет будущего. – Мой голос прозвучал хрипло, словно плесень выела углубления на его поверхности.

Как давно я разговаривала в последний раз? Сколько прошло дней, недель, месяцев с тех пор, как серый мир отобрал у меня Никки, и причин открывать рот у меня не осталось – разве что для того только, чтобы есть и кричать?

– Я похоронила свое будущее в серой плесени.

– Меган Райли. Гражданка этой страны. Последний из известных выживших проекта «Эдем». Две степени, одна по молекулярной биологии, вторая по молекулярной генетике. Овдовела в самом начале катастрофы, когда ее супруга, Рейчел Райли, стала жертвой плесневого грибка.

Я молчала, по-прежнему лежа с закрытыми глазами.

– Вам хватит или я должна начать чтение школьного дневника вашей дочери?

– Прошу вас, остановитесь, – попыталась крикнуть я, но из уст моих вырвался только шепот – тихий, серый и безликий, как серый мир за стенами.

– Я была бы рада остановиться, доктор Райли. Откройте глаза и подтвердите, что вы не заражены.

Открыть глаза означало принять тот факт, что чистой белой комнаты, которую я создала своим воображением, в действительности не существовало. Это означало возвращение в вездесущую серость мягкого, погибающего мира. Но я понимала, что мне не выдержать звука имени моей дочери, если его произнесет этот голос.

Я открыла глаза. Мои зрачки резко сузились от удара яркого света, исходящего от висящих надо мною ламп, и невольная слеза потекла из глаза. Я не моргала – не смела моргать.

Белая комната была реальна.

Стены были пустыми, безликими, без пятен или следов плесени. Я не видела ничего более прекрасного с того момента, когда вытащила гладко отполированный череп Никки из мягкой гнили, в которую превратилось ее тело. Одну стену почти полностью занимало зеркало, в котором отражался похожий на скелет манекен женщины на покрытой белыми простынями постели, с иглой внутривенного вливания, закрепленной на ее руке, – кости черепа проглядывали сквозь натянутую кожу черепа как палимпсест человека, которым она была до того, как серый мир явился и отнял у нее все, что она имела.

Я одновременно и узнала себя, и отвергла то, что узнала. Это не соотносилось с реальностью. Женщина, стоявшая рядом с кроватью, носила коротко стриженные каштановые волосы и была одета в зеленую армейскую форму. В лице ее была жесткость, но не жестокость; это было лицо женщины, которая вышла на поединок со всем злом мира, и хотя пока она не одержала победу, но уже доказала полную способность к этому подвигу.

С другой стороны койки стоял мужчина, более молодой, чем женщина, и более стройный. Он был занят датчиками прибора, обеспечивавшего внутривенное вливание. Лица его я не видела, поскольку стоял он отвернувшись. Его щека выглядела слегка оплывшей, словно была сделана из воска.

Я отвернулась.

Запах хлорамина и чистящих жидкостей был реальным. Либо мой перенапряженный мозг решил отвергнуть мир реальный мир в пользу того мира, который мне виделся желанным. Я повернулась к женщине, которая, видно, терпеливо ждала, пока я не приду в себя.

– Доктор Меган Райли? – вновь спросила она.

Я слабо кивнула.

– Я полковник Хэндельман из армии Северной Америки, – сказала женщина. – Вы подтверждаете, что вы – Меган Райли, последняя из выживших сотрудников команды проекта «Эдем»?

Итак, они все мертвы – команда глупых и недалеких мужчин и женщин, которые решили, что мне лучше не знать о загрязнении, проникшем в их суперфрукт. Они пытались создать стойкий и легко выращиваемый продукт, который мог бы процветать в меняющемся климате Земли, который мог бы победить засухи, наводнения и ранние морозы. Может быть, они бы и преуспели в этом деле, если бы сперва с помощью генной инженерии не вывели плотоядный штамм гипервирулентной хлебной плесени. Наука – не игрушка, и ей не нравится, когда к ней относятся как к развлечению.

– Да, я была Меган Райли, – ответила я осторожно. – Теперь я в этом не уверена.

Может ли нечто оставаться самим собой, если его изъять из контекста? Может быть, я уже умерла там, в сером мире, а то, что происходит сейчас, – это жизнь после смерти? Это объяснило бы чистые белые стены и сладкий запах хлорамина. Я умерла и попала в рай.

– Ваша личность установлена, доктор Райли, – сказала полковник Хэндельман. – Я рада, что мы вас нашли. Моя обязанность состоит в том, чтобы сообщить вам, что вы находитесь под арестом по обвинению в совершении тяжкого преступления против бывших Соединенных Штатов Америки, бывшей Канада и бывших Объединенных Мексиканских Штатов.

О! Я знала, что все это было слишком хорошо, чтобы быть правдой.

* * *

После этого последовали вопросы: где я была, что делала, какую часть проекта «Эдем» я лично контролировала и насколько была осведомлена в общем ходе работ? Но я не могла держать глаза долго открытыми – я была истощена, сломлена, полумертва. Если меня хотели арестовать – пусть! Если они хотят судить меня за то, что сделали мои люди, – пусть! Я заслуживала гораздо большего. Хотя не моя рука держала ту злополучную пробирку, но именно я должна была авторизовать каждое действие команды исследователей. Команда фальсифицировала данные и умерла – это было как наказание за совершенное преступление. Я же поверила их лжи. Ну, и чье преступление легче?

Не знаю, как долго я проспала. Когда я проснулась, я все еще находилась в белой комнате, и запах хлорамина по-прежнему стоял в моих ноздрях. Но под этим запахом был еще один запах – глубокий, напоминающий о земле. Пытаясь отогнать этот запах, я автоматически сморщила нос. Здесь же безопасное место! Чистое место! Здесь не было места запаху, от которого, казалось, сейчас паучки побегут по мягким складкам моего сознания в поисках места, где можно было бы сплести паутину.