– Я устала, и уже поздно, – ответила Софи.

– Тебе тоже следовало бы сходить на аукцион засушенных цветов…

– Если это способ спастись от твоего дурного настроения, я даже готова отпереть мою лавку и заступить в ночную смену.

Антуан опустил глаза и зашел в гостиную.

– Что с тобой? Ты не разжимаешь зубов с того момента, как мы вышли из парка.

– Могу я попросить тебя об услуге? – шепотом произнес Антуан. – Не оставляй меня одного с детьми сегодня вечером.

Софи была удивлена грустью, сквозившей в его глазах.

– При одном условии, – согласилась она, – ты и носа не высунешь на кухню и позволишь мне отвести вас в ресторан.

– Пойдем к Ивонне?

– Точно нет! Тебе нужно хоть ненадолго вынырнуть из своей рутины, а я знаю одно местечко в Чайнатауне, забегаловка с жуткой обстановкой, но там готовят лучшую в мире утку по-пекински.

– Там хоть чисто, в твоей забегаловке?

Софи не удостоила его ответом, подозвала детей и сообщила, что по ее инициативе скучная вечерняя программа претерпела радикальные изменения. Она не успела закончить, как Луи и Эмили уже забрались обратно в «остин» и устроились на своих местах.

Спускаясь по ступенькам с крыльца, она тихонько передразнила Антуана: «А там хоть чисто, в твоей забегаловке?»

Когда машина катилась по Олд Бромптон, Антуан внезапно нажал на тормоза.

– Надо было оставить записку Матиасу и сказать, где мы будем, он же не говорил, что точно останется на ночной сеанс.

– Забавно, – прошептала ему Софи, – когда ты говорил о своем плане перетащить Матиаса в Лондон, то опасался, как бы тебе не пришлось все время с ним возиться. Как думаешь, ты продержишься целый вечер без него?

– Вот это вряд ли, – хором ответили Луи и Эмили.

* * *

Эспланада, окружающая комплекс Оксо, спускалась до самой реки. С обеих сторон высокой стеклянной башни чередой шли маленькие магазинчики и бутики, выставлявшие в витринах последние коллекции тканей, керамики, предметов мебели и украшений для дома. Стоя спиной к Одри, Матиас вертел в руках мобильник, машинально постукивая по экрану.

– Матиас, умоляю, возьми ты эту камеру и сними меня, скоро уже будет совсем темно.

Он сунул телефон в карман и повернулся к ней, улыбаясь изо всех сил.

– Все в порядке? – спросила она.

– Да, да, все отлично. Так на чем мы остановились?

– Ты наводишь кадр на тот берег, а как только я начинаю говорить, фокусируешь его на мне. Только обязательно покажи меня в полный рост, прежде чем дать крупным планом лицо.

Матиас нажал на кнопку, включающую запись. Мотор камеры уже работал. Одри начала говорить свой текст, голос ее изменился, а фразы приобрели тот неровный ритм, который, очевидно, предписывался на телевидении всем, кто появлялся на экране. Вдруг она остановилась.

– Ты уверен, что умеешь снимать?

– Конечно, умею! – заверил Матиас, отрывая глаз от видоискателя, – А почему ты спрашиваешь?

– Потому что ты наводишь фокус, крутя настройку солнцезащиты.

Матиас посмотрел на объектив и снова поставил камеру на плечо.

– Ладно, наведи на меня, и начнем с последней фразы.

На этот раз съемку прервал Матиас:

– Мне мешает твой шарф, из-за ветра он закрывает тебе лицо.

Он подошел к Одри, завязал по-другому полоску ткани, обвивавшую ее шею, поцеловал и вернулся на свое место. Одри подняла голову: вечерний свет приобрел оранжевый оттенок, небо на западе становилось ярко-алым.

– Брось, уже слишком поздно, – с отчаянием в голосе сказала она.

– Но мне еще очень хорошо видно в объектив! Одри подошла к нему и сняла все оборудование, которое на нем висело.

– Возможно, но, сидя перед телевизором, ты увидишь только большое темное пятно.

Она потянула его к скамейке у берега и стала складывать свое хозяйство, потом выпрямилась и извинилась перед Матиасом.

– Ты был замечательным гидом, – признала она.

– И на том спасибо, – лаконично отозвался Матиас.

– Все в порядке?

– Да, – туманно ответил он.

Она положила голову ему на плечо, и оба молча наблюдали, как по реке медленно ползет пароход.

– Знаешь, я тоже об этом думаю, – прошептал Матиас.

– О чем ты думаешь?

Они держались за руки, перебирая пальцы друг друга.

– И мне тоже страшно, – продолжил Матиас. – Но это не важно, что мы боимся. Сегодня ночью мы будем спать вместе, и это будет полный провал; по крайней мере, мы теперь знаем, что другой тоже знает; то есть я теперь знаю, что ты знаешь…

Чтобы заставить его замолчать, Одри закрыла его губы своими.

– Кажется, я проголодалась, – заметила она вставая.

Она взяла его под руку и повела к башне. На верхнем этаже сквозь огромные оконные проемы открывался потрясающий вид на город…

Одри нажала на кнопку, и кабина пошла наверх. Стеклянный лифт передвигался в прозрачной клетке. Она показала ему огромное колесо вдали; на таком расстоянии возникало ощущение, что они находятся даже выше, чем колесо. Обернувшись, Одри обнаружила, что лицо Матиаса белей полотна. – Ты в порядке? – встревоженно спросила она.

– Совсем нет! – еле слышно ответил Матиас.

Не имея сил двинуться, он выпустил камеру и сполз по стене на пол. Прежде чем он потерял сознание, Одри изо всех сил обняла его, прижимая его голову к своему плечу, чтобы он не мог видеть пустоту. Она обвила его руками, пытаясь защитить.

Прозвенел колокольчик, и двери раскрылись на последнем этаже, прямо перед входом в ресторан, у стойки администратора. Элегантный мажордом с большим удивлением уставился на парочку, слившуюся в объятии столь страстном и нежном, что их радужные перспективы не вызывали сомнений. Метрдотель нахмурился, колокольчик прозвенел снова, и кабина пошла вниз. Через несколько мгновений такси мчалось в Брик-Лэйн, унося с собой влюбленных, так и не разомкнувших объятий.

* * *

Простыня сползла к бедрам; Матиас перебирал пряди ее волос. Она положила голову ему на грудь.

– У тебя есть сигареты? – спросила Одри.

– Я не курю.

Она потянулась, поцеловала его в затылок и открыла ящик ночного столика. Пошарила рукой, нащупала кончиками пальцев завалявшуюся пачку сигарет и зажигалку.

– Я была уверена, что он покуривает, этот врун.

– Какой врун?

– Приятель-фотограф, которому наш канал снимает эту квартиру. Он уехал на шесть месяцев в Азию делать репортаж.