соборы благочестивый канон Церкви признает святыми и принятыми, которые одобрила правота догматов…»[211]

Иными словами, царствование Ираклия поставило перед империей новый вопрос о пределах власти императора и его праве определять новые догматы веры. Принципиальное отличие сложившейся ситуации от событий вековой давности, связанной с именем Юстиниана и V Вселенского собора, состоит в том, что ранее император предлагал свою трактовку веры на хотя бы номинальное соборное обсуждение, а в VII веке вопрос стоял именно о вводимых правителем новых догматах, противоречащих сложившейся традиции.

На наш взгляд, приведенные факты свидетельствуют если не о прямом заимствовании, то о довольно сильном влиянии персидской модели государственных и религиозных отношений. В связи с этим, в жизнь Византии стали входить не слишком характерные для христианства, но допускаемые и даже отчасти свойственные зороастризму феномены. В контексте темы представленного исследования это сакрализация военных действий, ведущихся в интересах своей религии, и освящение фигуры монарха-защитника веры, руководящего подданными в качестве не только светского правителя, но и духовного лидера.

Соответственно, если Романия является избранной Богом империей, то ее защита, безусловно, происходит по Его воле. Тем самым, ведущий войну против вторгнувшихся на территорию страны полководец вполне мог апеллировать к религиозным чувствам своих подчиненных, называя их борьбу с врагами священной.

Естественно, такие феномены были бы отвергнуты как слишком чуждые христианству, если бы они не находили свое подтверждение в ветхозаветной традиции. Так, идея защиты веры силой оружия может быть доказана ссылками на израильских судей или Маккавеев. Хотя, как мы показывали выше, св. отцы предпочитали искать в них более глубокие мистические смыслы, они не опровергали прямо возможность буквального понимания этих текстов. К тому же это не требовало высоких богословских познаний и прекрасно соответствовало психологическому настрою профессиональных военных.

Однако мысль о возможности вести войну ради распространения своей веры за пределы границ страны в Библии практически не встречается. Даже наиболее близкая к этой идее книга Иисуса Навина все-таки не ставит вопрос о «вооруженном миссионерстве» и насильственном обращении населения завоеванных земель. Впрочем, такой вопрос не ставился ни Ираклием, ни его преемниками.

Что же касается роли царя как одновременно светского и духовного лидера народа, еще одном признаке священной войны, то библейское повествование достаточно прямо предписывает обратное (за исключением особого статуса Иисуса Навина). Идеализируемые цари вроде Давида и Соломона не дерзают вмешиваться в дела священников.

В книгах Царств неоднократно описываются ситуации, когда сами правители становились первыми изменниками веры, хранителями которой оказывались пророки. Им же принадлежит и право на духовное лидерство, отрицаемое даже у благочестивых царей, о чем ярко свидетельствует история Озии (см. 2 Паралип. 26:16-21).

Поэтому неудивительно, что представление об особых сакральных функциях царей стало предметом жарких дискуссий почти на двести лет с 630-х по 840-е годы. Свою роль тут, несомненно, сыграл и ислам, в котором единство духовной светской власти выражалось еще более четко, чем в зороастризме.

Глава 2.3. Фемные преобразования как ответ Византии на экспансию арабов

После описанных событий византийско-иранской войны оба государства оказались серьезно ослаблены и не смогли отразить общую угрозу. Летом 634 года неожиданно для ромеев в Сирию вторглись арабские отряды под командованием Халида ибн аль-Валида. Следующие два года прошли в боях с переменным успехом, пока два больших войска не встретились, наконец, 20 августа в битве при Ярмуке. Тяжелое многодневное сражение закончилось для византийцев катастрофическим поражением, а арабы получили контроль над Сирией и Палестиной.

За этим сухим описанием скрывается, по сути, эпохальное событие, изменившее до неузнаваемости расклад сил в Восточном Средиземноморье. Для Византии наступили тяжелые времена. Не ставя себе задачу описать все аспекты происходивших в империи изменений, мы изучим лишь военно-организационную и непосредственно связанную с ним идеологическую сторону этого процесса.

Наступление арабов отторгнуло от империи огромные территории, служившие существенным источником дохода и людских резервов, что не могло не сказаться на принципах формирования войск. Произошедшие за VII-VIII века изменения обычно обозначаются понятием «фемная реформа».

Среди исследователей Византии нет единого мнения о том, насколько резкими были эти преобразования. Полярные позиции на этот счет высказывали Г.А. Острогорский[212], выдвинувший тезис о ее практически одновременном характере и резкости проведенных изменений, и И. Каранаяпулос[213], доказывавший принцип непрерывного преобразования без каких бы то ни было резких изменений.

В настоящее время большинство исследователей, в том числе и автор представленной работы, занимают усредненную позицию, считающую, что эта реформа логически продолжала процессы внутреннего развития Византии. Этот взгляд, например, нашел отражение в Оксфордском словаре Византии, составленном под редакцией А.П. Каждана[214].

Изначально термин «фема» означал поселение и прилегающую территорию, жители которой облагались налогами и государственными повинностями. Реформа VII века предполагала несколько важных моментов: новое территориальное деление империи, заменившее старую систему диоцезов, во главе которой становились лица, соединявшие в своих руках гражданскую и военную власть, а также изменение принципов набора войска. Для данной работы важно разобрать именно последний аспект, но для начала следует вспомнить, как он осуществлялся ранее.

В предыдущий период Византия во многом действовала по позднеримскому принципу наемной армии и активного привлечения союзников-федератов, которые получали вознаграждение за службу и известную долю добычи. Сохранялись и традиции позднеримской службы, причем значительную часть войска составляли сыновья ветеранов, привлекаемые на службу не только денежными выплатами, но и различными льготами.

С помощью такого войска империя смогла пережить кризис конца IV века, использование одних варваров для борьбы с другими не раз спасало страну в неспокойное время великого переселения народов. Сражавшиеся в рядах поздней римской армии федераты сумели решить и проблему нехватки специализированных родов войск, требовавших особых, тренируемых с детства умений. Особенно это касается вооруженной луками кавалерии, значимость которой необычайно возросла в эти годы.

Привлеченные на службу готы, гунны, представители германских племен получали не только разрешение селиться на римской земле, но и щедрые денежные подарки, а также долю военной добычи. Немаловажным был и престиж, который даже ослабевшая империя могла обеспечить сражавшимся за нее инородцам.

В то же время такой подход к формированию войска имел и свои недостатки, главными из которых являлись большие затраты на содержание наемников, их моральная неустойчивость, склонность к насилию и грабежам местного населения. В сложные моменты такие контингенты могли переметнуться на сторону неприятеля и воздержаться от невыгодного им боя[215]. Обилие варваров на службе империи не могло не вызвать критику со стороны многих интеллектуалов.

Так, еще в начале V века епископ Синезий из Киренаики призывал императора Аркадия: «Берите защитников отечества с собственных полей и из