Он много их знал. Разных – симпатичных, красавиц, хорошеньких, милых, опытных… Даже профессионалок, пожалуй. И хорошо, что он знал только их. Потому что они тоже не имели никакого отношения к любви. Разве только к сексу…

Когда говорят «опытный любовник» – говорят ерунду. Опытным может быть слесарь. Дантист. Электрик. Но никакой опыт не поможет тому, кто впервые – после сотни женщин – испытывает вдруг удивительное и ни на что не похожее ощущение…

…Когда кожа нежна, как шелк, холодна, как ручей, жжет, как огонь, раздирает в клочья твое тело, и ты смеешься от счастья и благодарности за эти муки.

Когда целуешь и понимаешь, что раньше не жил, потому что жить – это дышать и пить, а ты только сейчас пьешь ее дыхание и не можешь напиться им, да это и невозможно. Напьешься – умрешь…

… и взлетишь в бесконечность темноты, где глазам больно от золота еще не родившихся солнц, где тьма бархатистая на ощупь, где вечность можно потрогать рукой, просто некогда это делать, руки заняты другим, совсем другим, и глаз не нужно, чтобы понять: эта грудь идеальна и создана Господом именно для твоей ладони.

И когда Высшие думали, как сделать розу царицей цветов, то вспоминали женщину, уставшую от любви и раскинувшуюся на груди своего мужчины – и зацелованные соски стали бутонами, а кровь на искусанных и улыбающихся губах – лепестками…

Он ласкает сейчас тело своей первой женщины, ибо первая – та, которую любишь. Он еще в силах удивляться и восхищаться – как тонка эта талия, как ненасытны эти губы, как шелковиста и нежна кожа, как сильны стройные ножки, сомкнувшиеся у него на спине…

Он еще помнит, что надо быть нежным и осторожным, потому что и он у нее – первый, и бурю и натиск надо оставить на потом, а сначала не стоит торопиться, надо быть терпеливым и уверенным, но не настойчивым, а подлаживающимся, надо дать ей время на обретение уверенности и смелости, на принятие решения, и только потом взорваться фейерверком счастья и изнеможения, улететь в благословенную тьму и помнить только об одном, единственно важном: не выпустить ее из объятий.

Не разомкнуть счастливых рук. Не прервать поцелуя, растворившегося в гордой улыбке.

И перед полетом в бесконечность повторить два самых главных мужских слова.

Люблю. Моя…

Моника совсем ничего не боялась и не стеснялась. И у нее как-то все очень правильно и хорошо получилось – и в первый раз, и… потом тоже.

И короткой боли она даже не запомнила, она вообще мало что помнила из материального, так сказать, мира, а вот очень хорошо – глаза Хью, серые, распахнутые, сияющие, счастливые и немножко испуганные.

Он все время за нее боялся – это было так здорово, что она засмеялась, уткнувшись носом в его плечо. Гладкое, мускулистое плечо, нормальное, не накачанное. Он вообще был очень… обычный, золотой ее мальчик и наследник миллионов. Почему она считала его плейбоем? Неужели вслед за всеми остальными?

Но разве плейбой сумеет так нежно коснуться твоих губ, так обнять, так уверенно и легко провести тебя по дорожке, ведущей прямо в небо, а потом вернуться с тобой вместе на грешную землю и засмеяться в ответ на твой смех…

– Хью…

– Что, любимая?

– Пообещай одну вещь.

– Знаю, знаю, все знаю Завтра увольняю тебя с работы, послезавтра женюсь…

– Нет, я не об этом.

– Странно… А я только об этом и могу… Тогда что?

– Зови меня и дальше «Говорящим костылем».

– Вот уж выдумала! Моя любимая женщина не может быть костылем.

– А по-моему… по-моему, это очень хорошо, когда ты – чей-то костыль…

– Моника, я невоздержанный на язык, хвастливый, самовлюбленный пустозвон…

– Это да…

– … И я никогда не задумывался над тем, как людей могут обижать мои слова…

– И все-таки костыль – это хорошо…

– … Теперь я изменюсь и стану за собой следить.

– И я за тобой стану следить.

– И с работы ты уйдешь.

– Ох…

– Не волнуйся, на первое время нам хватит. Лет на пятьсот, примерно.

– Хвастун ты, Хьюго.

– Почему? Денег и правда много, а зачем они нужны, если их не на кого тратить?

– И тебе нисколечко не было жалко давать мне ту карточку?

– Ой, не напоминай. Я себя так вел…

– Не то слово. Я думала, что уже умерла.

– Почему ты меня не убила?

– Потому что я была еще не я, а потом – у меня же колготки порвались на коленках, забыл? Как бы я встала с драными колготками?

– О! Кстати! А зачем тебя понесло к пираньям?

– Я хотела посмотреть, как работает компрессор. В том аквариуме не было видно никаких проводков и трубочек. Ты тоже не напоминай! Разбила такую вещь…

– Жуткую. И воняло из нее страшно. Их же мясом надо кормить, желательно тухлым.

– А где они сейчас?

– У охраны, в депозитарии. Миссис Призл заказала им армированный аквариум. Пираньям, не охране.

– Ясно… Хью, а ты хорошо знаешь Грейт-Фолс?

– Не очень, чтобы очень, но – знаю. Я там редко бывал, только в детстве. Джош тогда тоже больше любил город. А почему ты спрашиваешь?

– Я вот думаю, Джозефу там понравится?

– Конечно! Там такие реки, что не понравиться не могут. Глубокие – а вода хрустальная. И никого народу вокруг, на сотню миль.

– Хью…

– Что, любимая?

– С какими же глазами я завтра на работу приду…

Хью рассмеялся, сгреб свою голую и счастливую секретаршу в охапку и прижал к себе изо всех сил.

– С бесстыжими, мисс Слай. Грешными и бесстыжими. И это сразу все заметят.

И все заметили, Хью оказался прав.

Во-первых, добирались до работы они крайне оригинальным образом. Вначале Хью довез ее до конечной автобусной остановки, после чего поехал нарезать круги по городу, а Моника с преувеличенно-независимым видом спустилась в метро.

В офис она вошла на негнущихся от страха ногах, и охранник Сэм немедленно напугал ее еще больше.

– Доброе утро, мисс Слай. Вас прям и не узнать сегодня. Вчера пришли красавицей, но сегодня – чистая принцесса. Светитесь вся изнутри…

Дальше – больше. Девицы из связей с общественностью вчера не успели посмотреть на переродившуюся Монику Слай, так что сегодня добирали свое. Она шла по коридору, спиной ощущая недоверчивые, иногда враждебные, но в основном удивленные взгляды…

Николь сказала ей тогда за кофе: «Неважно, как будут смотреть мужчины, Моник. Как ни прискорбно, но все наши ухищрения для них совершенно не имеют значения. Ты можешь одеться от Кардена – или обмотаться очесами льняной пакли, можешь постричься у Гала Жиро – а можешь не мыть голову с прошлой недели, но если у тебя соблазнительная попка – мужики все равно придут в восторг. Самые строгие судьи – женщины. И запомни: у красивых и любимых подруг не бывает…»