Густой серый дым висел над рекой. Ласкин закашлялся, ругнулся.

– Ничего, – подбодрил бойцов командир отделения. – Стерпится, зато фриц нас не видит. Взвод химзащиты старается, дымовую завесу поставили.

Где-то рядом разорвался снаряд, другой. Шлюпку качнуло, кто-то охнул – угодило осколком.

– Головы, головы пониже нагните! – скомандовал командир отделения.

Добрались благополучно. Попрыгали в воду и побрели к берегу. Сушиться было некогда – рота пошла в бой…

Ласкин с Кузьмой лежали в большой воронке от авиабомбы. Первая атака захлебнулась, бойцы откатились на исходный рубеж. Ласкин и Ситников, которые оторвались далеко вперед, возвратиться не успели – немцы ударили из минометов, и шквал осколков забушевал над полем боя.

Они лежали метрах в двадцати от немецких траншей. Оттуда, не переставая, строчил пулемет.

– Заткнуть бы ему глотку… – скрипнул Ласкин зубами. – До печенок достал, падло…

– Попробуй. Враз сбреет. Это еще нам масть пошла, что мы в ящик не сыграли. Другим повезло куда меньше… – Кузьма лег на спину и хмуро уставился в небо. – Курить хочется, спасу нет. А табачок-то у меня тю-тю, закончился…

– Вечно ты прикалываешься не ко времени и не к месту, – с досадой посмотрел на товарища Ласкин.

– Э, что ни говори, а на небеса лучше отправляться в полном умиротворении. Даже приговоренным к «вышке» дают возможность выкурить последнюю папиросу.

– Кончай базар! Нас никто еще не приговорил. Мы их все равно возьмем на цугундер. Век воли не видать!

– Не пори горячку, Колян… – Ситников вздохнул. – Умирать зря не хочется. Да что мне? А тебе? Ты ведь совсем еще молод, пацан по сравнению со мной.

– Он скольких наших парней положил, а ты умирать… – Ласкин вытащил гранату. – Прежде, чем меня отправят вперед ногами, я попляшу на костях этих фрицев. Прикрой огнем. Только смотри, стреляй прицельно, не пульни мне в зад! Иначе признают меня самострелом и тогда точно будет хана. Свои же к стенке и поставят.

– Постой, – придержал его за рукав Кузьма. – Сейчас не время. Как наши в атаку пойдут, тогда.

– Ладно, тут ты прав, подождем, – немного поколебавшись, согласился Ласкин.

Вскоре роту подняли в очередную атаку. Пулемет, казалось, захлебывался от злости – строчил, не затихая ни на миг. Ласкин выметнулся из воронки и что было силы рванулся к пулеметному гнезду; пулеметчик заметил его, но на какую-то долю секунды замешкался от неожиданности. Взмах руки – и граната легла точно в цель.

Не останавливаясь, даже не пригибаясь к земле, Ласкин в несколько прыжков добежал до траншеи и свалился на голову немецкому солдату. Следом за ним, сверкая белками глаз, прыгнул и Кузьма.

– А-а-а! – кричал в исступлении Кузьма, орудуя ножом.

Ласкин, побежав по траншее, настиг еще одного солдата, ударил штыком. Из-за поворота траншеи выглянул немецкий офицер, точно рассчитанным движением бросил Ласкину под ноги гранату и скрылся. Ласкин, не раздумывая, метнулся вслед за ним; едва он забежал за поворот, как коротко ухнул взрыв. Дрожащей рукой Ласкин смахнул пот с лица.

«Цел…» – обрадовался.

Офицер шарахнулся в сторону и побежал по траншее. Ласкин вскинул винтовку, нажал на спусковой крючок; затвор сухо щелкнул, привычной отдачи не последовало – магазин был пуст.

«Уйдет, карась!» – испугался Ласкин. Рванул из-за пояса нож и коротким, резким движением метнул его вслед гитлеровцу. Тот как-то нелепо взмахнул руками, сделал несколько шагов вперед и, цепляясь за стенки траншеи, медленно сполз вниз…

Через неделю Ласкин был ранен в бою, и его отправила в тыл. В госпитале, где он получил первую свою награду – медаль «За отвагу», Ласкин провалялся до весны. В начале марта с очередным пополнением он прибыл в стрелковый полк, где вскоре был зачислен в полковую разведку.

Маркелов застонал и открыл глаза. Темно, душно. Услышав шум мотора, старший лейтенант сообразил, что он находится в кузове грузовика. Придерживаясь за борт, Маркелов поднялся, сел. Во рту пересохло, голова раскалывалась от боли; на темени он нащупал большую шишку.

Вспомнил все и от отчаяния едва не закричал – плен! Его взяли в плен! Выругался вполголоса – полегчало.

Где же ребята? Что с ними?

Встал на четвереньки, начал обследовать кузов. Пусто. Только в углу запасное колесо и полная канистра; стенки, обиты жестью, над головой прочная крыша, дверь на замке – фургон. Пнул несколько раз ногой в дверь, но она даже не шелохнулась. Похоже, с внешней стороны она закрыта на два засова.

Возвратился к канистре, открыл ее, понюхал – пахнет отвратительно, но, кажется, это не бензин. Тяжело вздохнув, отставил канистру в сторону и лег.

Однако жажда была нестерпимой. От сухости начали лопаться губы, а язык стал как колода – неповоротливый и словно чужой.

Тогда Алексей снова потянул канистру к себе – совершенно бессознательно. Плеснул несколько капель на ладонь, с некоторым сомнением попробовал на вкус и обрадовался – вода! Наверное, водитель держал воду в канистре из-под бензина или еще какой-то гадости, чтобы при надобности доливать ее в радиатор.

Пил долго, жадно, чувствуя, как с каждым глотком восстанавливаются силы. Плеснул воды в ладони, умыл лицо, смочил грудь и затылок. Головная боль постепенно ослабевала. Присел на запасное колесо, задумался.

Если сказать, что старший лейтенант был в отчаянии, это значило ничего не сказать. Его и только его вина в том, что они так легко повелись на дезу и что их так искусно заманили в силки, как глупых куропаток, думал безутешный Маркелов.

И все же в глубине души он отдавал должное искусству противника – полковник ли это Дитрих или кто другой. Маркелов должен был признать, что немецкая контрразведка сработала безукоризненно.

Но как так получилось, почему? Как смогли немцы сразу взять разведгруппу под контроль? Ведь место, где они переходили линию фронта, было очень далеко от идеального для подобных вещей. А такие места и в обороне немцев, и в наступательных порядках советских частей были. Разведчики обеих сторон знали их наперечет и пользовались ими регулярно.

Иногда разведгруппы встречались на узкой тропе, и в таком случае закипал встречный бой: тихий, жестокий и беспощадный. Дрались в основном ножами, потому что выстрелы могли привлечь внимание солдат из других родов войск (а их, естественно, не ставили в известность, где и когда разведгруппа будет переходить линию фронта). И тогда вступало в действие передовое охранение с пулеметами, но что еще хуже – начинали бить минометы.

В таких случаях спасения не было ни для немецких разведчиков, ни для русских. Свалка сразу прекращалась, и все разбегались кто куда.

Старшему лейтенанту вспомнился случай, когда после такого «сабантуя» вместе с ними по заморочке свалился в траншею стрелкового полка немецкий унтер. Когда этот видавший виды профессионал фронтовой разведки, ветеран нескольких войн, пришел в себя и увидел, что стоит в окружении советских солдат, то зарыдал как ребенок. И не от страха, а от детской обиды за свою нелепую ошибку.