– Знаешь, у меня есть один лаборант, тебя напоминает, – сказала Лукреция Каттэр. – Не такой умный, как ты, но потрясающе умеет обращаться с жуками. – Она вздохнула. – Жаль, что ты всё бросил. Всё это время в «Биоме» мог бы работать ты, а не этот мальчишка Крипс.

– Крипс? Кто это? – Бартоломью Катл резко выпрямился в кресле.

– Ничего себе! Уж не ревнуешь ли? – усмехнулась Лукреция.

– Да нет. – Он снова откинулся на спинку. – А что такое «Биом»?

– Моя секретная лаборатория.

– И где у нас секретная лаборатория?

– Ну, если я тебе скажу, это уже будет не секрет, верно? – с негромким, словно урчащим, смешком ответила Лукреция. – Скоро всё узнаешь. Там ты воплотишь главный труд своей жизни.

– Ты слишком добра. Боюсь, главную работу своей жизни я уже выполнил.

– Доброта – напрасная трата времени и сил! – презрительно хмыкнула маман.

Новак прикрыла глаза и отвернулась к иллюминатору. В стекле отражалась маман.

– Вот ещё! На самом деле ты так не думаешь, – сказал Бартоломью Катл. – Например, сколько сил ты положила, чтобы Новак смогла попасть на церемонию вручения кинопремии! Ты, наверное, очень ею гордишься…

На этот раз маман засмеялась во весь голос, отрывисто и сухо.

– Мой дорогой Бартоломью! Ты так ничего и не понял, да?

– Чего не понял?

– Девчонка – моя генетическая копия, только и всего.

– Твоя дочь?

– Можно и так сказать. Я её так не называю.

– Отсюда поподробней, пожалуйста.

Лукреция Каттэр наклонилась вперёд. Новак, не отрывая взгляда от стекла, затаила дыхание. Сейчас маман расскажет ему её тайну.

– У меня в «Биоме» есть камера окукливания. – Она смотрела в лицо Бартоломью Катла, стараясь определить, какое впечатление это на него произвело. – После того как камера запечатана, открыть её никак невозможно и происходящие в ней процессы прервать нельзя. Находящийся внутри объект распадается на молекулы, превращается в жидкую массу, при этом сохраняя память и знания предыдущей стадии развития. На этом этапе я ввожу в объект новые гены, и он начинает трансформацию, как личинка, когда она превращается во взрослого жука.

– Люси! – потрясённо воскликнул Катл. – Ты же не хочешь сказать…

– Вот именно. Я испробовала этот процесс на себе. – Она медленно сняла свои огромные тёмные очки, блеснув выпуклыми чёрными глазами. – Он утончённо мучителен.

Бартоломью Катл ахнул:

– Ты могла погибнуть!

– О-о, так тебе не всё равно? – Лукреция Каттэр надула золотые губы в насмешливой гримаске. Потом откинулась на спинку кресла и снова надела очки. – Не волнуйся, я вначале всё проверяю на подопытных кроликах. Беру пример с косметической промышленности. – Она улыбнулась. – В настоящее время кроликом служит эта девчонка.

– Новак?

– Были и другие, но, к сожалению… – Она сделала короткую паузу. – Они все умерли.

Новак не видела лица Бартоломью Катла, но она видела улыбку маман. От этой улыбки мороз подирал по коже.

– Но девочка… Надеюсь, она не изменилась так, как ты?

– Нет, – отрезала Лукреция Каттэр. – Не представляю почему. Возможно, потому что она ещё детёныш. Когда повзрослеет, в ней, вероятно, сильнее проявятся черты насекомого. Впрочем, это совсем не важно. Ведь ей предстоит ещё одно окукливание.

– Ещё одно?!

– Я довольна нынешней стадией своего метаморфоза, но этого недостаточно.

– Недостаточно? – тихо повторил Бартоломью Катл. – Ты и так шагнула далеко за пределы возможностей современной науки. Ты же… Ты вообще уже не человек! Чего ты стремишься достичь?

– Ну вот, всё тебе скажи! Тогда весь интерес пропадёт! – засмеялась Лукреция Каттэр.

– Люси, ты ведь не собираешься пройти полный метаморфоз? – хрипло спросил Бартоломью Катл. – Это тебя убьёт! Даже если всё получится, содержания в атмосфере кислорода не хватит, чтобы поддерживать жизнедеятельность жука таких размеров. И как ты будешь общаться с окружающими? У тебя не будет ни лёгких, ни голосовых связок.

– По-твоему, я об этом не подумала? – высокомерно ответила Лукреция Каттэр, а потом вздохнула. – Это всё досадные мелочи. Мы сперва всё проверим на девчонке.

– Так вот зачем я тебе на самом деле понадобился? Помогать после трансформации?

– Я в тебе не нуждаюсь! – прошипела Лукреция. – У меня есть мальчишка Крипс: у него с жуками почти такая же прочная связь, как и у тебя. Но нас с тобой объединяют общее прошлое, общие цели и мечты. Мы понимаем друг друга, как никто. Когда я закончу полное превращение, мне понадобятся человеческие особи, обладающие навыками общения с беспозвоночными. А у нас с тобой столько общего! Я знаю: ты лучше кого-либо другого сможешь понять мою волю. Мы будем вместе навсегда!

– Ты с ума сошла! – качая головой, прошептал Бартоломью Катл.

– Люди всегда так говорят, прежде чем признать кого-нибудь гением.

Новак оцепенела от страха. Она очень хорошо помнила ужас камеры окукливания, чудовищную боль, когда её разбирали на молекулы, непоправимо изменяя. Лучше умереть, чем пройти через это снова! Она зажмурилась и беззвучно, одними губами, попросила Даркуса о помощи, хоть и знала, что она совсем одна и на помощь никто не придёт.

Даркусу и думать не хотелось о том, чтобы идти в школу, но дядя Макс настоял. Первые уроки Даркус просидел, как в тумане. На большой перемене в столовой они с Бертольдом и Вирджинией заняли свой всегдашний столик и вытащили пакеты с завтраками.

– Когда твой дядя привёз меня домой, мама ещё не ложилась, ждала меня. Он ей сказал, якобы мы потихоньку явились к тебе в гости с ночёвкой, а он нас застукал. – Вирджиния надкусила сэндвич с тунцом. – Она ему не поверила. Когда он ушёл, устроила мне настоящий допрос с пристрастием.

Бертольд вздохнул:

– Не понимаю, неужели так трудно – сначала договорить, а потом уже приниматься за еду?

Вирджиния продолжала жевать, не обращая на него внимания.

– Я стояла насмерть. В конце концов мама признала, что я цела и невредима, даже синяков нет, поэтому я легко отделалась – всего на месяц запретили куда-нибудь ходить после школы.

– А меня совсем не наказали, – тихо сказал Бертольд. – Только мама плакала.

– Ох! Это ужасно! – Даркус даже не открывал свой пакет. Есть не хотелось.

– Не так ужасно, как то, что произошло с жуками, – прошептал Бертольд.