Эй, предместный

Алкаш безвестный

Торчок бесполезный

Эй, предместный

На пособие способный

Лузер бессловесный

Прожженная жизнь

Не по мне

Весь в огне

На войне

Нож в спине

Возьми себе

На окраине, на краю

Выживаю, не сдаю

Выжимаюсь, устаю

В пустыне нищеты

Пытаюсь подходить,

Не чудить, не вредить

Но себя не изменить

Это все мечты

Наниматься прихожу

Душу тебе выложу

Все, что умею, покажу

Но твои глаза пусты

И на губах — пустая улыбка

Нанять меня — большая ошибка

Скорей бы ушел

Думаешь ты

Эй, предместный

Заразный, отвязный

А нтибуржуазный

Эй, предместный

Хроники избежать

Криминальной окрестной

Мне нелегко

Господин Сарко

Сидишь высоко

Глядишь далеко

Видишь только хулигана

Я на работу встаю рано

Возвращаюсь после двух смен

Обхожусь без сцен

Господин Ле Пен

Для тебя я нацмен

Франция дала правый крен

Еще немного, и ты — президент

Пора ловить момент

Заливать цемент в монумент

За перемирие отдам

Последний цент

Эй, предместный

В заразе, в отказе

В каждой фразе

В квартирке тесной

Что тебе толку

В моем рассказе

Пока моя песня еще не спета

Воевать ради нейтралитета

Выйти однажды из-под запрета

Не послушав чужого совета

Каждый день до рассвета

На передовую с проездным билетом

Сгибаться перед авторитетом

Ждать закона, пакета, декрета

От обитателя кабинета

Музыка — моя ходовая монета

Мои слова вместо пистолета

Мой протест уложен в куплеты

Ведь куда ни глянь

В предместьях дело — дрянь

Свободе, равенству и братству не перейти грань

Между Сен-Жермен и Клиши

Сколько ни горлань.[33]

Он заканчивает речитатив. В зале раздаются аплодисменты и свист. Получилось. Удивительно, но получилось. Мы все смеемся от радости, даже я. Жюль хватает с первого подвернувшегося столика пустую корзинку из-под хлеба и пускает ее по залу. Она возвращается к нам с монетами и купюрами. Мы играем еще несколько песен. Некоторые сочинил Виржиль — Жюль знает, как их играть, а я подыгрываю как могу. Другие — каверы хитов. Спустя час мы снова пускаем по кругу корзинку и делаем перерыв, чтобы Виржиль поужинал.

— Неплохо заработали, — говорит Жюль, раздавая нам деньги. — Надо будет повторить. Слышь, Реми! — кричит он. — Мы еще в воскресенье придем.

— Я предупрежу папарацци, — отзывается Реми.

— Вы же будете? — спрашивает Жюль.

Виржиль смотрит на меня.

— Анди, ты как?

Я смотрю на него. Такие теплые карие глаза.

— Я… да. Если буду в Париже. Есть шанс, что я улечу домой в воскресенье.

Он отворачивается и смотрит на часы.

— Ладно, мне пора, — говорит он, отталкивая пустую тарелку. — Жюль, ты остаешься?

Жюль качает головой.

— Мне завтра работать.

— А ты?

— Мне тоже пора, — отвечаю я.

— На чем поедешь?

— На метро.

Он снова смотрит на часы.

— Время уже позднее. Давай я лучше тебя подвезу.

— А меня? — встревает Жюль.

— Не наглей. Тебе пешком идти пять минут.

У выхода из кафе Жюль на прощанье целует меня в щеки и напоминает, что в воскресенье концерт.

— Вон моя тачка, — Виржиль указывает на помятое синее «Рено» с рекламой такси на боку.

Мы садимся в машину. Я говорю, куда ехать, и спрашиваю, сколько часов у него смена.

— С полуночи до восьми.

— Жесть.

— Да не, нормально. Прихожу домой, валюсь спать, а по вечерам пишу музыку.

— Значит, ты весь день спишь?

— Как правило, да. Сестра с братом в это время в школе, а родители работают.

— А твои родители — они…

— Французы. Они французы. И я француз, — отрезает Виржиль.

— Вообще-то я хотела спросить, музыканты ли они.

— Прости, — говорит Виржиль, и я понимаю, что он искренне просит у меня прощения. — Больная тема…

— Да, я догадалась. Я же слышала «Предместного».

— Я родился в Париже. Родители приехали из Туниса еще детьми. Но мы все равно здесь чужие. Арабы. Африканцы. Черномазые. Отбросы. Мы вечно виноваты во всех бедах Франции.

— А как твое полное имя?

— Виржиль Валид Букадида. А твое?

— Диандра Ксения Альперс.

— Ни фига себе.

— Зови меня Анди.

— Да уж, пожалуй..

— Кто бы говорил! — смеюсь я.

— Моя мать преподает литературу в школе, — объясняет он, тоже смеясь. — Вергилий — ее любимый поэт.

По радио начинают играть «Десембристс» — «Grace Cathedral Hill». Мы оба тянемся к приемнику, чтобы сделать погромче, и Виржиль касается меня рукой.

— Прости, — опять говорит он. Мог бы и не извиняться.

Потом диджей ставит еще две песни из альбома «Castaways and Cutouts». Мы слушаем молча. Большинство людей этого не умеют — молча слушать музыку. Я закрываю глаза и зажимаю воображаемые струны на невидимых ладах. Это дико красивый альбом. Когда музыка заканчивается, Виржиль заявляет, что «Picaresque» лучше. Я в корне не согласна, и мы спорим, пока не начинается «Reckoner», тогда мы вновь замолкаем. Потом он спрашивает, бывала ли я на концертах «радиохэдов».

— Да, — отвечаю я, — и у них, кстати, очень крутой последний альбом.

— У тебя есть? — удивляется он. — Откуда? Он же еще не вышел.

Я рассказываю, что на прошлой неделе они давали маленький концерт в Лос-Анджелесе и сыграли там несколько новых вещей, а кто-то их записал и выложил в интернет.

— Они у меня на айподе, — говорю. — У тебя наушники найдутся?