– Он отдыхает, и мне так не хочется его беспокоить. Он очень много говорил по телефону с разными людьми, а нам еще предстоит просмотреть кое-какие бумаги, пусть я и не хочу занимать его время. Теперь он очень быстро устает.

– Я буквально на минутку.

Она вздохнула:

– Ладно, посмотрю, не спит ли он. О чем пойдет речь?

– Об услуге, – ответил я. – Он поймет.

* * *

Он понял и задал только два вопроса. Первый о том, уверен ли я. Я ответил, что да. Второй…

– Ты сказал родителям, Джонси?

– У меня только отец, мистер Истербрук, и я позвоню ему этим же вечером.

– Что ж, хорошо. Поставь Бренду в известность, когда будешь уходить. Она даст тебе все необходимые бумаги, чтобы ты заполнил… – Не закончив фразу, он раскрыл рот в широченном зевке, демонстрируя лошадиные зубы. – Извини, парень. Тяжелый выдался денек. Да и все лето.

– Благодарю вас, мистер Истербрук.

Он отмахнулся.

– Я буду только рад. Уверен, ты станешь для нас ценным сотрудником, но ты меня разочаруешь, если поступишь так без одобрения отца. Закрой, пожалуйста, дверь, когда выйдешь из кабинета.

Я попытался не замечать хмурого лица Бренды, когда она рылась в бюро и доставала различные бланки корпорации «Страна радости», необходимые для оформления на постоянную работу. Зря старался, потому что все равно чувствовал ее осуждение. Сложил бумаги, сунул в задний карман джинсов и отбыл.

За скворечниками в дальнем конце заднего двора росла небольшая ниссовая роща. Я вошел в нее, сел, привалившись спиной к стволу одного из деревьев, и вскрыл конверт, который дала мне Мадам Фортуна. В нем была короткая записка:

Ты идешь к мистеру Истербруку, чтобы узнать, сможешь ли остаться в парке после Дня труда. Ты знаешь, что в этой просьбе он тебе не откажет.

Она не ошиблась, я хотел узнать, шарлатанка ли она. Ответ был передо мной. И да, я уже решил для себя, что делать с жизнью Девина Джонса. В этом она тоже оказалась права.

Но ниже Мадам Фортуна добавила еще кое-что.

Ты спас маленькую девочку, но, дорогой мальчик, ты не сможешь спасти всех.

* * *

Когда я сказал отцу, что не собираюсь возвращаться в Университет Нью-Хэмпшира – что мне нужно отдохнуть от колледжа, и я хочу провести год в «Стране радости», – на том конце провода, в южном Мэне, воцарилось долгое молчание. Я думал, он закричит на меня, но он этого не сделал. Только его голос вдруг стал таким уставшим:

– Все из-за той девушки, верно?

Двумя месяцами ранее я говорил ему, что мы с Уэнди решили «какое-то время побыть врозь», но папа, конечно же, все понял. С того момента он ни разу не упомянул ее имени в наших еженедельных телефонных разговорах. Она стала просто «той девушкой». После того как он пару раз так ее назвал, я попытался пошутить, спросив, не думал ли он, что я гулял с Марло Томас[18]. Он не рассмеялся. Больше я такого не говорил.

– Отчасти из-за Уэнди, – признал я, – но не совсем. Мне надо вырваться из привычного круга. Перевести дух. И мне здесь нравится.

Он вздохнул.

– Может, тебе действительно нужна передышка. По крайней мере ты будешь работать, а не колесить по Европе на попутках, как дочка Дьюи Мишо. Четырнадцать месяцев в молодежных хостелах! Четырнадцать, и конца этому не видно! Господи! Само собой, заполучит стригущий лишай или проглотит арбуз.

– Думаю, мне удастся избежать и первого, и второго, – ответил я. – Если буду соблюдать осторожность.

– Ты лучше избегай ураганов. Похоже, в этом году их будет много.

– Так ты согласен, папа?

– Почему нет? Ты хотел, чтобы я с тобой спорил? Отговаривал тебя? Если таков твой выбор, почему не попробовать? Тем более что я знаю, что сказала бы твоя мама: если он достаточно взрослый, чтобы покупать спиртное, значит, имеет право решать, как ему жить.

Я улыбнулся:

– Да. Очень на нее похоже.

– Что касается меня, я не хочу, чтобы ты вернулся в колледж и продолжал сохнуть из-за той девушки, забросив учебу. Если покраска аттракционов и ремонт павильонов помогут тебе избавиться от мыслей о ней, это хорошо. Но как насчет твоей стипендии и ссуд на учебу, если ты захочешь вернуться осенью семьдесят четвертого?

– Это не проблема. У меня средний балл три и две десятых. Более чем достаточно.

– Та девушка. – В его голосе слышалось безмерное отвращение, и мы перешли к другим темам.

* * *

Я по-прежнему грустил и переживал из-за того, что с Уэнди все так закончилось, тут отец не ошибся, но я все же двинулся по трудному пути (путешествие, так в наши дни называют этот процесс в группах психологической поддержки) от отрицания к принятию. Разумеется, душевное равновесие еще даже не маячило на горизонте, однако я уже не верил – как в долгие, тоскливые июньские дни и ночи, – что оно недостижимо.

В «Стране радости» я оставался по другим причинам, которые еще даже не начал сортировать, потому что их бесформенную кучу удерживал грубый шпагат интуиции. Сказалось и происшествие с Холли Стэнсфилд, и слова Брэдли Истербрука в самом начале лета, что мы продаем веселье, и ночной шум океана, и мелодия, которую порывистый ветер играл на каркасе «Каролинского колеса». Внесли свою лепту и прохладные тоннели под территорией парка развлечений, и секретный Язык, который другие новички забудут к рождественским каникулам. Я не хотел его забывать, он был слишком ярким и образным. Я чувствовал, что «Страна радости» может дать мне что-то еще. Не знал, что именно, просто… что-то еще.

Но главная причина – странно, я проверял и перепроверял воспоминания о тех днях, чтобы убедиться в их истинности, и сомнений у меня не осталось – заключалась в том, что именно наш Фома неверующий увидел призрак Линды Грей. И это его изменило, пусть незначительно, но существенно. Не думаю, что Том хотел меняться – полагаю, его и так все устраивало, – а вот я хотел.

И еще я хотел увидеть ее.

* * *

Во второй половине августа несколько старожилов – Папаня Аллен, Дотти Лассен и другие – посоветовали мне помолиться о том, чтобы в День труда зарядил дождь. Но дождя не было, и уже в субботу пополудни я понял, о чем они толковали. Кролики в огромном количестве пошли на последний приступ, и «Страна радости» опять накачалась. К этому времени многие летние сотрудники разъехались по своим колледжам, что только усугубило ситуацию. Оставшиеся носились, как собаки, вывалив язык на плечо.

А некоторые не просто носились, но и изображали собак, точнее, одну собаку. Большую часть этого праздника я видел через сетчатые глаза Хоуи, Счастливого пса. Только в воскресенье залезал в этот чертов меховой костюм дюжину раз. После предпоследнего, когда я уже преодолел три четверти Бульвара под авеню Радости, мир поплыл у меня перед глазами, застилаемый серыми тенями. Тенями Линды Грей, помнится, подумал я.