На Хоу был кремовый, почти белый костюм молодежного покроя. Рубашка на нем была из красного китайского шелка, а галстук — из дорогой атласистой ткани, такой блестящей, что трудно было сказать, какого он цвета. Галстук скрепляла бриллиантовая булавка. Бриллиант сиял. Он сиял, как и лицо Хоу, для всех, чтобы все видели. Разговаривая, Хоу то и дело беспокойно поводил плечами, точно пиджак ему мешал, и все время покачивался, словно то скрещивал, то разбрасывал ноги под столом.

Кожа у него была вся в пятнышках, словно посыпанная перцем или неровно замазанная белилами. Он смеялся, и на лице его набегали и разглаживались морщины. В нем чувствовалась внутренняя сила, но он старался не показывать ее. Тяжелые веки прикрывали его глаза, взгляд, как у Сэйдоффа, был хитрый, но одновременно теплый, живой, а не холодно-змеиный и остановившийся, как у Сэйдоффа.

— Значит, вы так и не скажете — виновна она или невиновна?., спросила Ардис.

— Невиновна.

— Да, я знаю, присяжные признали ее невиновной, но…

Хоу раздраженно хмыкнул.

— Если присяжные оправдали ее, значит, она оправдана. Она невиновна.

— Но она это сделала?

— Ардис, — вмешался со смехом Поттер, — к чему задавать такой вопрос! Да и спрашивать-то тут нечего.

— А почему? — спросила Ардис.

— Закон не имеет отношения к истории, он не проигрывает историю заново, не увековечивает ее, не дает нам научных, ощутимых доказательств чего бы то ни было, — сказал Хоу. — Он работает либо на ответчика, либо на обвинение.

— Но вы же защищаете виновных.

— Нет. Никогда.

— Вы никогда не защищаете убийц, никогда?.. — запальчиво спросила Ардис.

— Людей виновных не существует. Вина устанавливается законом, то есть устанавливается, нарушен закон или нет, решение суда записывается, и все могут ознакомиться с ним в архиве. Что же касается убийц, то кто эти убийцы? И что вы подразумеваете под словом «убийцы»?

Ардис рассмеялась, но смех ее звучал неубедительно. Элина чувствовала, что мать почему-то нервничает, напряжена: она не понимала, зачем Ардис затеяла весь этот разговор.

— Вы меня не поняли, — сказала Ардис. — Я спрашиваю вас, согласились бы вы, зная заранее, защищать…

— Это вы меня не поняли, — сказал Хоу. — По американскому закону человек невиновен, пока кто-то не признает его виновным.

— Я в это не верю, — пылко возразила Ардис. — Я это отрицаю. Люди бывают виновны в самых разных вещах… в преступлениях… я это знаю… знаю. Люди совершают преступления, и они виновны независимо от того, поймал их кто-то с поличным или нет, предстали они перед судом или нет. Мы все это знаем. Убийц надо наказывать. Их всех надо наказывать.

Хоу отрицательно покачал головой.

— Нет? Что вы хотите этим сказать? — спросила Ардис. — Что ни преступлений, ни убийств не существует? Ничего этого нет?

— Я не судья. Я не сужу. Я защищаю: я слуга правосудия, и моя обязанность защищать обвиняемых. Я не выношу заключений, не обвиняю, не привожу в исполнение приговоров. А вы хотели бы этим заниматься — приводить в исполнение приговоры? Вам больше нравится эта сторона правосудия?

Ардис оторопело уставилась на него. Затем она словно очнулась и вспомнила, где находится.

— У всех у нас разные роли в… в жизни, — нерешительно произнес Поттер. — Вы это хотите сказать, Марвин? Мне кажется, он именно это хотел сказать.

— Вам понравилась бы роль палача, — сказал Хоу Ардис, но уже светским тоном, с улыбкой. Элина вдруг увидела, какой он красивый, когда вот так улыбается. — Почему же вы молчите? Можете сказать правду.

Ардис рассмеялась и положила сигарету в пепельницу. Верблюжье копыто заскользило по столу — Ардис подхватила его и поставила на место.

— Я скажу вам правду. Я всегда говорю правду, — сказала Ардис. — Я считаю, что за преступление следует наказывать, что преступников следует наказывать. Я не думаю, что нужны декреты, чтобы распознать, что такое преступление… Что же до приведения приговора в исполнение, — нет, с какой стати я должна кого-то казнить? Для этого существуют палачи. Платные палачи.

— Да, вы правы, — медленно произнес Хоу. — Кое-кто из нас надеялся, что они через несколько лет останутся без работы — поскольку смертная казнь наконец объявлена вне закона…

Ардис возмущенно рассмеялась.

— Объявлена вне закона! Это же нелепо!

— …ибо это противоречит конституции, — докончил Хоу.

— Нет, правда? Это действительно так? — спросил Сэйдофф. На его лице промелькнула грусть, но лишь на миг, словно его на самом деле вовсе не интересовала эта проблема — просто он хотел снова встрять в разговор. — …раз он так говорит, значит, это верно: он ведь гений; он один из немногих наших детройтских гениев… Как я уже говорил, если я когда-нибудь убью мою… — Он умолк, снова залившись смехом, запутавшись и смутившись.

— Вот как, значит, противозаконна? Смертная казнь? — не без иронии переспросила Ардис. — Мне казалось, вы говорили, мистер Хоу, что противозаконных поступков не бывает! Как можно считать палачей виновными, если они всего лишь убивают людей?.. Или судей, или кого-нибудь еще… да кого угодно в нашей стране… как, скажите на милость, считать их виновными, если их никогда не привлекали к суду?

— Вы правы, вы правы, — рассмеялся Хоу. Он посмотрел на Ардис внимательным, наполовину враждебным, наполовину восхищенным взглядом. — Да, вы правы, всегда будут существовать платные палачи — того рода, о которых вы говорите. Всегда. В соответствии ли с конституцией или вопреки ей, но людей будут казнить… Вы совершенно правы, вы сказали непреложную истину, выразили настроение народа, то интуитивное, что стоит за всеми этими терминами, книжной премудростью и сводом законов.

Некоторое время Ардис молчала. Элина чувствовала, как напряжены нервы матери, как она взбудоражена — словно в любую минуту может сделать что угодно, что угодно сказать. От такой свободы кружится голова. Ардис обвела взглядом столик, словно обмеряя его. Потом вдруг лицо ее смягчилось, разгладилось, черты стали менее жесткими.

Она потрясла головой, словно не поняла, словно все это было для нее слишком сложно.

— Женщины ничего не понимают в законе, — сказала она.

— В самом деле? — заметил Хоу. — Человек в определенный момент совершает определенный поступок, и этот момент остается неизменным, тогда как человек меняется. Момент этот навсегда прошел. Вернуть его нельзя. В нашем распоряжении — только последствия и множество версий: нам же не дано вновь пережить прошлое. Даже человек, признанный виновным в убийстве и, следовательно, являющийся по закону убийцей, — это уже не тот человек, который совершал преступление, признанное убийством.

Убийца изменился. А поступок остался тем же, он зафиксирован во времени, тогда как убийца — уже не тот человек. Душа его, вероятно, изменилась от одних размышлений о том, что он совершил: ведь это же стало частью его; он стал другим в результате своего поступка. Но он не задумался бы над этим, если бы не закон.