– Заплачу за двоих, ведь я приглашаю. Я вас обидела, и вижу, что зря. Вы тонкий человек. Мартини – в знак примирения…

Назавтра Анна уже спокойно восприняла то, что Шнайдер стоял рядом с ней и давал советы, как лучше изобразить солнце, восходящее над спокойным морем. Еще два дня ушло на то, чтобы Анна согласилась поужинать за счет Шнайдера. Сделав вид, что перебрала немного лишнего, она оказалась в постели пожилого человека, но, пока тот принимал душ, притворилась уснувшей, а у Шнайдера не хватило духа разбудить бедную уснувшую русскую девушку-художницу, утомленную рисованием солнечного восхода. На следующий день Анна умело изображала смущение и потерю памяти, мол, я практически никогда не пью и вот мне ужасно стыдно за то, что произошло.

И потом логическим продолжением последовал утешительный приз в виде ночи, проведенной с немцем на трезвую голову. Шнайдер, будучи очень осторожным в финансовых делах, не заметил подвоха, ведь за все Аня старалась платить сама, и к концу своего отдыха, на вечернем променаде, сказал Ане, что влюбился в нее. Та отвернулась, чтобы не расхохотаться немцу прямо в лицо. Она не сказала ни «да» ни «нет», лишь сообщила, что это признание ничего не изменит в ее жизни.

После отъезда Ани, Шнайдер обнаружил, что та забыла свою записную книжку в его номере. На первой странице записной книжки, конечно же, имелся московский телефон Ани, написанный жирным фломастером. Шнайдер позвонил ей еще из Греции и поинтересовался, может ли он переслать записную книжку ей почтой.

– Конечно же, – отвечала Аня, – но я и так собиралась приехать в Германию на открытие фотовыставки одной своей московской подруги, так что могу зайти и забрать книжку лично.

Это был последний прокол осторожного Шнайдера.

До этого он никогда не давал женщинам, с которыми познакомился на отдыхе, ни телефона, ни адреса. Остальное было уже предрешено. На оставшиеся после поездки деньги Аня купила самый дешевый тур в Германию. Шенгенской визы, открытой на сорок пять дней, вполне хватало для ее планов. Добравшись до Кельна туристическим автобусом, она сообщила руководительнице группы, что у нее здесь знакомые и она присоединится к остальным на обратной дороге.

Оказавшись дома у Шнайдера, она окончательно убедилась, что тот не женат, квартира выглядела чисто по-холостяцки. Но обстановка свидетельствовала, что ее хозяин – человек с большими деньгами. Затем через два дня она вернулась с прогулки заплаканная и сообщила легковерному немцу, что ее обокрали то ли турки, то ли арабы: двое черноволосых, проезжая мимо нее на мотороллере, вырвали сумочку с деньгами, с документами и скрылись.

Паспорт нашелся под лавкой, неподалеку от знаменитого Кельнского собора, – там, куда его подбросила сама Анна.

Полиция передала его в консульство. Но за то время, пока искали документы, Шнайдер успел ощутить прелесть присутствия в доме молодой женщины. И незадолго до окончания действия шенгенской визы Анна и Шнайдер уже подписали брачный контракт. Там имелся один пункт, введенный по настоянию осторожного немца и которому она не придала сначала особого значения. А звучал он так, что Анна получает возможность вступить во владение имуществом, принадлежащим ее мужу, в случае его смерти, лишь прожив с ним десять лет вместе. На большее Аня и не рассчитывала: было бы глупо полагать, что Шнайдер сразу же сделает ее владелицей половины своего состояния. Она довольствовалась тем, что давал ей муж. Но она не учла одного – возможной болезни шестидесятилетнего мужчины.

Шнайдер был смертельно болен, ему требовалась пересадка почки. Дело осложняло то, что он имел редкую группу крови и мог не дождаться того момента, когда появится подходящий донор. Он готов был заплатить за пересадку дорого, очень дорого, но беда для него заключалась в том, что медицина на Западе прозрачна для прессы и полиции.

На нелегальную операцию в Германии не хотел идти ни один хирург, пришлось подсуетиться Анне, ведь в ее интересах было, чтобы Шнайдер прожил эти несчастные десять лет, пусть даже намертво прикованный к кровати. Ей пришлось вспомнить своих московских друзей, поднять телефоны былой клиентуры.

Шнайдер согласился отпустить ее одну в Москву на месяц, там ее свели с Грязновым, а с ним она уже пришла к главному врачу психиатрической лечебницы Марату Ивановичу Хазарову. Это для неискушенного западного жителя может показаться странным то, что психиатрическая лечебница имеет отношение к трансплантации органов, в России возможно многое, если не все.

Уже на закате перестройки психиатр Хазаров вовремя сориентировался. Вовсю шла конверсия, сокращалась армия, и он без особых усилий сумел получить под новую психиатрическую лечебницу бывший военный городок неподалеку от Минского шоссе. Городок был небольшим, но прекрасно оборудованным: казармы, офицерская гостиница, столовая, клуб, спортивный комплекс, отдельное двухэтажное здание штаба.

Но самым привлекательным для Хазарова в этом городке было другое, скрытое от глаз непосвященных, – подземный госпиталь с операционными, с палатами, с процедурными. Госпиталь составлял единое целое с недавно возведенным подземным пусковым комплексом «Гранит», в который так и не были завезены ракеты.

Городок передавали медикам с показухой, в присутствии иностранных дипломатов и министра обороны, потому в нем ничего и не разворовали, а, наоборот, американцы еще выделили деньги на оборудование и ремонт. Помогли знакомства Хазарова с американскими психиатрами.

Лечебница специализировалась на содержании душевнобольных, которые считались неизлечимыми, от которых отказывались родственники, поэтому и штат врачей был минимальным. Зато санитаров-охранников тут было не меньше, чем охраны в тюрьме.

Первый год существования клиники Хазаров присматривался, подыскивал хирургов, оборудовал операционные в подземном госпитале. Затем создал строительную бригаду из сумасшедших и замуровал переход из ракетного пускового комплекса в подземный госпиталь. Стоило на пару месяцев отключить насосы, откачивавшие подземные воды, как пусковые шахты заполнились грунтовыми водами. Теперь по бумагам выходило, что все подземные сооружения непригодны к использованию вследствие отказа водооткачивающего оборудования, а особо недоверчивым всегда можно было показать заполненные водой переходы, заплывшие грязью тоннели и ржавые остатки оборудования.

Вот тогда Хазаров и развернулся. Грязнов поставлял ему доноров, отыскивая их среди нелегалов в Москве, заманивал их в свои сети. А богатая клиентура подбиралась самим Хазаровым, преимущественно среди иностранцев, чтобы поменьше наследить в России.

Вот так судьба и свела вместе Грязнова, бывшую московскую проститутку Анну, ее богатого мужа и Хазарова, взявшегося подыскать Шнайдеру почку для пересадки.

– Доброе утро, господин Шнайдер, – лицо Марата Ивановича лучилось улыбкой.

Пожилой немец не отрываясь смотрел на пасмурное небо. Ему хотелось, чтобы сегодня светило солнце: возможно, это последний день, когда он может сам идти по аллее, видеть небо, деревья. Ведь если операция пройдет неудачно, то в лучшем случае он останется прикованным к постели, подсоединенный к громоздкому аппарату «искусственная почка», а в худшем – так и не очнется после наркоза. Он понимал, в случае неудачи никто не станет его хоронить, опасаясь неприятностей, тело, расчленив, сожгут по частям в котельной или растворят в кислоте, проклиная тот день, когда согласились делать ему операцию.