– Признайтесь, Петр Трофимович, я была просто провидицей! Этот английский доктор, которого вы так расхваливали, все же оказался убийцей своей жены!

Как и все победители, она была доброжелательна, по тону чувствовалось, что готова простить издателю ошибку – пусть только сам в ней признается. Селецкий со скучающим видом пожал плечами:

– Ничего еще не доказано. Труп мог лежать в подвале давно, когда Криппены там и не жили…

Но спорил он вяло, неохотно, и Панина тут же это заметила.

– Да вы и сами не верите в то, что говорите! Что там доказывать! Ведь сбежал же этот Криппен, на следующий же день сбежал, как рассказал полицейским свою фантазию: жена, мол, его бросила, уехала с американцем! Как бы не так, это он со своей любовницей-секретаршей сбежал, испугался, а теперь их ловят по всей Англии!

Селецкий нехотя согласился:

– Этого я тоже не понимаю… Зачем скрываться, прятаться? Оставался бы на месте, никто не стал бы шарить по подвалам!

– В том-то и дело! Когда рыльце в пушку, страх сильнее разума! Но ничего, их обязательно поймают! Попомните мое слово: это Криппен со своей любовницей погубил жену и – в подвал. Ужас какой!

– Однако, – пожал плечами Селецкий, – не ужаснее того, что у нас тут происходит…

– Ах, Петр Трофимович, не говорите! Кто бы мог подумать – в нашем городе, таком тихом, добропорядочном! Какие два потрясения – одно за другим! Я ведь дружила и с Любовью Лаврентьевной, и особенно с Верой Алексеевной… Бедные, бедные!

Госпожа Панина достала платочек, стала промокать глаза и нос. Селецкий не удержался, поддел ее:

– Вы, Наина Семеновна, такая проницательная женщина: отсюда, из Белополья, сразу определили лондонского убийцу. Может, вы поможете приезжему следователю?

Но женщина издевки не почувствовала, совершенно серьезно закивала головой:

– Да-да, я знаю, что у меня необычайная чувствительность к личностям и поступкам! Я не раз первая догадывалась о том, что другие пытались скрыть. Но здесь – нет, не могу даже представить, кто бы мог быть этим душегубом! Но чувствую, кто-то из наших, из своих… Какой ужас! А господин Петрусенко… он такой приятный, милый человек! Но не кажется ли вам, Петр Трофимович, что уж очень простоват?

– Что вы имеете в виду? – удивленно поднял бровь Селецкий.

– Он со всеми знакомится, разговаривает, но почти ничего не расспрашивает об убитых. Вообще, больше молчит, только слушает. Мне кажется, он совсем не похож на сыщика! Глаза все время какие-то веселые… несерьезные!

Селецкий тоже усмехнулся:

– Не скажите, Наина Семеновна! У него отменная репутация, много раскрытых сложных дел. Слышали небось: позапрошлой зимой, в Саратове, поймали того знаменитого душегуба, который убивал женщин?

– Конечно! Все газеты тогда писали!

– Вот господин Петрусенко и поймал его.

– Да что вы, Петр Трофимович! Никогда бы не подумала!

– Внешность, дорогая госпожа Панина, часто обманчива. Так что, думаю, нашему душегубу от сыщика Петрусенко тоже не улизнуть. А я буду первым, кто об этом напишет!

Викентий Павлович и в самом деле перезнакомился уже чуть ли не со всеми именитыми горожанами – знакомыми погибших. С кем-то он встретился на собрании в земской управе, с кем-то – в клубе «Три мельницы», с кем-то – просто на вечерней прогулке в городском саду или в гостях. В редакцию «Белопольского вестника» он приходил сам, листал подшивки газет, просматривал городскую хронику последних лет. Он не афишировал своих следственных действий, но и секрета из них не делал. И в городе все знали, что приезжий следователь вновь зачем-то переговорил со всеми, кого в свое время допрашивали по убийству Савичевой. С ее кучером, например, с прислугой, с теми городовыми, кто обыскивал сад. Хотел встретиться и с молочницей – той, что видела выпрыгнувшего из окна Кокуль-Яснобранского. Многие недоумевали: зачем? Ведь обвинение с молодого человека снято, всем совершенно ясно, что он невиновен! Но следователь Петрусенко особенно любопытным с неизменной улыбкой отвечал:

– Хочу пройти весь путь сначала. Кто знает…

Он только попросил не пугать женщину – не ездить за ней специально. Из прежних допросов было известно, по каким дням в какие дома она носит творог, сметану, молоко. Викентий Павлович решил наутро сам ее встретить. Теперь же направлялся в городской морг: он еще не разговаривал с врачом, который обследовал обеих убитых. Конечно, он читал медицинский отчет. Но Петрусенко любил говорить с людьми сам: как часто в таких беседах открывался неожиданный поворот, незамеченный факт или просто мелочь, на которую не обратили внимания!

Фамилия патологоанатома была Бероев. Еще не встречаясь с ним, Викентий Павлович решил: «Скорее всего, доктор осетин». И не ошибся: высокий, средних лет мужчина был черноволос, чернобород, с характерными крупными чертами смуглого лица. Однако он оказался местным уроженцем уже в третьем поколении, говорил совершенно без акцента, был очень выдержан. Петрусенко особенно интересовался узлом, которым были затянуты удавки. Доктор, когда ему пришлось развязывать уже второй узел – на шее Веры Макаровой, постарался его запомнить. Первый раз, с Савичевой, он волновался, торопился. Второй же раз приглядывался, распутывал медленно. И все равно по-настоящему не запомнил – узел был сложный. Однако он постарался описать его следователю и даже попробовал приблизительно воспроизвести, скатав жгутом бинт.

Во время разговора Викентий Павлович почувствовал, что Бероев хочет ему что-то сказать, но словно сомневается – стоит ли? Петрусенко всегда безошибочно улавливал подобные колебания. Люди часто думают: «Это мелочь, ерунда, следователь только посмеется надо мной». И не понимают, что иногда именно ерунда помогает раскрыть самые запутанные преступления… Доктора надо было подтолкнуть. И Викентий Павлович вдруг спросил:

– Это Савичева или Макарова? То, что вы заметили и о чем хотите мне рассказать?

Наконец-то Бероев проявил свой кавказский темперамент: вскочил, хлопнув в ладоши.

– Как вы догадались! Я поражен! Да, это у Савичевой…

Он открыл белый шкафчик наподобие сейфа, достал бумажный пакет, в каких медики обычно держат корпию. Осторожно, пинцетом достал оттуда пучок волос – собственно, с десяток сложенных вместе волосинок.

– Вот, – сказал неуверенно, – не знаю, имеет ли это значение и может ли чем-то помочь. Они были зажаты в руке мертвой Савичевой.

Бероев рассказал Викентию Павловичу, что, когда Савичеву нашли, ее правая рука была заведена за спину. Наступило уже трупное окоченение, потому рука и при осмотре все время оставалась в таком положении. Лишь когда через два дня покойную разрешили похоронить и он напоследок осмотрел ее еще раз, его внимание привлек сжатый кулак правой, заложенной за спину руки. Он разжал его и нашел между пальцами эти волосы.

– И вы не сказали об этом исправнику? – удивился Викентий Павлович.