– Никого, господин следователь, никого, видит бог! Даже колясочки какой у крыльца никогда не видала. Да только все равно думаю я, что гость какой-то у покойной Любови Лаврентьевны бывал!

– Почему ж ты так думаешь?

– Так ведь я тоже баба! Замужем два года, а до того со своим Василем долго гуляли… А Любовь Лаврентьевна мне с самого начала не велела в дом заходить: позвони, говорит, в колокольчик да на крыльце товар и оставь. Я уж говорила – она мне наперед платила за весь месяц. Кроме нее, никто так не делает, вот и понятно, что не хотела она, боялась, как бы я кого не увидала в доме-то!

– И что ж, не видала?

– Ни единого разочка!

– А любопытство-то не мучило?

– Ну вот еще! – Молочница с деланым негодованием покачала головой. – К чему мне эти барские прихоти, своих хлопот полон рот!.. А покойная барыня в те дни, когда выходила ко мне расплатиться, ох какая довольная бывала! Когда еще холодно было, набросит шубку или шаль, а все равно видно – халатик газовый выглядывает. А сама веселая, глазки горят! Известно, почто после ночи от бабы таким жаром пышет!

Конечно, это было лишь косвенным подтверждением того, что Савичева перебралась в окраинный дом не случайно. Но этого было мало, а больше Наталка ничего припомнить не могла.

Викентий Павлович, скрывая разочарование, встал, предложил ей:

– Давай-ка бидон, я тоже иду в сторону рынка, помогу донести.

– Да что вы, барин! – Молочница даже растерялась. – Не годится вам!

– Годится, годится!

Он помог ей забросить на плечо связку из оплетенных сеточкой крынок, забрал один из двух бидонов с молоком. Шли они медленно, и Наталка, вспоминая утро гибели Савичевой, стала рассказывать:

– Я в ту ночь так испугалась, что до утра заснуть не могла. А утром и думаю: «Может, знамение какое?» Вот оно и вышло, что знамение!

Викентий Павлович сначала решил, что женщина говорит о ночи после убийства. Но потом насторожился:

– О чем ты, Наталка? В которую ночь?

– Так я ж и говорю: в ночь, как убили Любовь Лаврентьевну, к нам в Климовку кто-то забрел. В ворота стал стучать, всех переполошил и убег! Может, упырь какой или привид!

– Да почему же упырь? Может, просто заблудился кто?

Наталка решительно отвергла такое предположение:

– Если прохожий человек просится заночевать у добрых людей, будет он сперва стучать, а после прятаться? Собаки уж так лаяли по всей слободе, просто страх! Точно, знамение было. И фуражка, которую свекор утром нашел у калитки, – невиданная какая-то…

– Вы фуражку нашли? Значит, это было в ту ночь, когда, как потом выяснилось, убили Савичеву?

– Так я ж про то и говорю!

Они повернули к рынку – уже слышался галдеж, грохот тележных колес. Петрусенко заторопился.

– Скажи, милая, а где ваша Климовка? Как я понимаю, недалеко от дома Савичевой?

– Как раз в той стороне! Наша Климовка – это же пригородная слобода, сразу за мостком через Крыгу.

– А фамилия свекра такая же, как у тебя? Глотов?

– Верно, Глотов, Пров Саввич… А что, господин следователь, неужто наведаетесь к нам?

– Наведаюсь, Наталочка, прямо сейчас наведаюсь. Фуражечку хочу посмотреть, она ведь и до сих пор у вас?

Молочница кивнула, забирая у него свой бидон.

– У нас, вестимо! Свекор в сарай снес… Спасибо, барин, за помощь!

…У моста через речку Крыгу Петрусенко отпустил извозчика, сказал:

– Дальше сам прогуляюсь.

Добротные хаты Климовки, сады, где уже поспели темные и желтые сливы и наливались силой яблоки, – все было приятно глазу. На большой заливной луг у реки уже успели выгнать стадо коров, а по дворам то тут, то там еще горланили петухи. У дома Глотовых ворота стояли нараспашку, пожилой мужик выводил подводу, груженную мешками.

– Пров Саввич? – окликнул его Петрусенко. – Не ошибаюсь?

– Я самый.

Глотов стащил с головы фуражку.

– А что же найденный головной убор не носите? – спросил Петрусенко. – Или размер не подходит?

– Так ведь чужая, – пожал плечами хозяин. И посмотрел на гостя, прищурив глаза: – Уж не за пропажей ли пришли?

– За ней! – тотчас же признался Викентий Павлович. – Я следователь из губернского сыскного управления. Ваша невестка, Наталка, говорила, что вы нашли чью-то форменную фуражку – утром, когда в городе произошло первое убийство. Было такое?

– В то самое утро, точно. Только мы про убийство после узнали. А в ночь кто-то в ворота стучал да собаки бесились. А выхожу я – никого нет. А уж когда светло было и стали коров выгонять, смотрю, фуражка у самой калитки валяется.

Хозяин сходил в сарай и принес свою находку.

– Генеральская навроде? – сказал, удивленно покачивая головой. – Я таких и не видывал.

Викентий Павлович сразу понял, что фуражка студенческая. Синий околыш, высокая тулья и небольшой козырек… Кокарда с гербом… да, верно, это Горный институт в Санкт-Петербурге. А учился там одно время, постигая премудрости статистики, не кто иной, как Юлиан Кокуль-Яснобранский! Викентий Павлович, изучая дело об убийстве Савичевой, подробно запомнил многочисленные студенческие искания подозреваемого. И вот – фуражка, какую и в большом-то городе редко увидишь, а уж на пыльной улице захолустной слободы!.. Надо будет, конечно, еще уточнить – правильно ли он распознал герб? Но Петрусенко почти не сомневался.

– Я заберу ее у вас, а, Пров Саввич?

– Да уж вам нужнее. Мне-то совсем ни к чему!

На несколько минут, разглядывая фуражку, Викентий Павлович задумался. Потом спросил хозяина:

– Как вы думаете, откуда мог прийти хозяин этой вещицы – если бы он шел в Белополье?

Глотов опустил вожжи, которые уже было взял, тоже задумчиво поглядел на фуражку:

– Если кто-то шел по дороге, то к нам сворачивать не с руки – зачем такой крюк делать? Город вон, рядом, – туда напрямки идти надо.

– А если не по дороге?

– Тогда вот, оттуда. – Мужик махнул рукой в сторону тянущейся вдоль реки полоски леса.

– А там что такое? – поинтересовался Петрусенко.

– Там хутора Порозский и Локонский. А еще дальше – Битице князей Голицыных…

* * *

Городовой Зыкин гордился тем, что ловит преступников. По совести говоря, убийцы или настоящие бандиты за годы службы ему как-то не попадались, все больше воришки, мошенники, цыгане подозрительные… Единственный убийца, которого он видел собственными глазами, был тот Юлиан, которого он охранял. Да и он, оказалось, не настоящий. Зыкин искренне радовался за студента, а сердце наполняла гордость. Нет, не зря он Юлиану симпатизировал – наверное, чувствовал, что никакой тот не убийца! Вот если доведется ему, Зыкину, встретить настоящего душегуба, уж его-то он с первого взгляда распознает!.. И уж никак не мог Зыкин представить себе, что будет чувствовать преступником самого себя!