день здесь собираетесь. Кое-как нашел, с дороги-то не видно, что у вас тут костер, постели вон тоже.

Колька чуть заметно ухмыльнулся такому сравнению. Анчутка с Пельменем вряд ли рады этому необычному жилью под открытым небом, они с удовольствием променяли бы его на обычную квартиру. Это весной здесь приятно посидеть вечерком у огня, а зимой или осенней ночью мертвые зубья развалин не спасают от холода и сырости. Мальчишки сожгли за зиму все деревянное, что смогли найти в округе, спали одетыми, тянули на себя любое попадавшееся тряпье, но это все равно не спасало. После таких холодных ночей приходилось тратить последние деньги на лекарства.

Но Альберт о такой стороне жизни бездомных сирот даже и не думал. Он всю жизнь прожил с родителями и двумя бабушками, которые опекали его сверх всякой меры. Единственный ребенок, слабый и болезненный, он с детства был укутан в шали и платки, напоен рыбьим жиром, обучен игре на пианино, предупрежден о хулиганах во дворе. Заскучав за семнадцать лет в маленьком коконе из хороших оценок и полезной каши, Альберт принялся искать приключения. Он съехал с пятерок на четверки, стал курить за школой с Пожарским и прогуливать занятия в музыкальной школе. Сегодня днем он заявил родителям, что не пойдет учиться в медицинский, как они планировали, потому что решил поступать на филологический. Вот после этого разговора, а точнее, жуткого скандала, он и оказался в заброшке с компанией, которую его бабушки точно бы не одобрили.

Альберт осмотрел черные после взрывов стены, заваленный мусором пол, поднял глаза на звезды, сияющие прямо над головой:

– Лафа тут у вас, свобода, свежий воздух.

– А ты чего бродишь так поздно, все уроки уже сделал? – ехидно уточнил Анчутка, который не любил избалованного Альберта. Слишком уж чуждыми казались простому парню из деревни занятия игрой на фортепиано и ношение в кармане белоснежного носового платка.

Но Судорогин его сарказма не уловил. Наоборот, даже обрадовался, что можно наконец рассказать о своих неприятностях.

– С родителями поссорился, вернее, с отцом. Мама вообще всегда за него, никогда слова против не скажет, даже когда он на нее кричит. Я сказал, что не хочу поступать в медицинский, мне естественные науки не идут. Буду готовиться на филфак, хочу стать корреспондентом, а потом, может быть, писателем.

Практичные Пельмень с Анчуткой так и прыснули: вот придумал – стать не уважаемым всеми врачом, а марать бумагу стишками.

– Сильно отлупили? – заинтересовался Приходько, который засчитывал семейные скандалы, только если за это попадало ремнем, как у скорой на расправу тетки Анны.

– Нет, совсем не бил. Бабушки против физических наказаний. – Альберт поджал под себя длинные нескладные ноги. – Лучше бы отлупил.

Его передернуло от воспоминаний. Отец, который на своем хлебном посту снабженца не привык к сопротивлению и спорам, в первую минуту обомлел от заявления сына. Потом его обрюзгшие щеки и толстая шея побагровели, внутри все закипело от возмущения. Вот оно, женское воспитание, испортили пацана, носились с ним как куры с яйцом и добегались. Чахлый и нескладный, он всегда вызывал у отца чувство недоумения и брезгливости: как у оборотистого и ушлого Бориса Судорогина мог родиться этот несуразный гадкий утенок? Но сейчас это была уже не смесь презрения и удивления, а холодная сдержанная ярость человека, чья власть и решения непререкаемы.

Женщины вокруг запричитали, бабушка схватилась за сердце. Но Борис стукнул по столу так, что подпрыгнул стакан с чаем, и рявкнул:

– Молчать! – Он уставился на сына тяжелым, свинцовым взглядом. Каждое слово вылетало из его рта, жесткое и увесистое, как камень: – Ты, сопляк, живешь в моем доме, ешь мою еду. Твоя одежда, твоя обувь, даже трусы на тебе куплены мною. Я плачу за твои занятия, за репетиторов, за лекарства от твоих бесконечных соплей. И вот поэтому ты сейчас извинишься перед всеми, скажешь, что пошутил, и будешь поступать на медицинский. Тебя это место уже ждет, тебе надо прийти на экзамены, поставить, где надо, подпись, и все. Мне плевать, что ты хочешь и что тебе нравится. Ты будешь учиться там, где я скажу, и делать то, что я скажу. Точка!

От таких слов Альберт взбесился так, что у него пропал дар речи. Он молча погрозил отцу кулаком и вылетел из квартиры под вопли женской половины. Покружил по двору, выяснил у Светки, где тайное убежище приятелей, и пошел жаловаться им на ссору с отцом.

Но приятели его страданий не разделяли. Выросшие без отцов, в суровых условиях, они и ссору-то в семье представляли себе совсем по-другому.

– Если не отлупил, то и не считается. Так, покричали, как бабы, – веско заявил Андрюшка Пельмень.

– Ага, – согласился с ним Анчутка. – Меня мать хворостиной лупила, если измарался, палкой, если корова ушла в лес. А однажды я чуть баню не спалил, так она меня граблями гоняла по огороду, – и добавил с неисцелимой тоской: – Я бы на что хошь согласился, только чтобы она живая сейчас была, пускай хоть каждый день до синяков меня охаживает чем хочет.

– Да вы не понимаете, – разозлился Альберт на грубых деревенских дикарей. – Он ужасный человек! Кричит на маму, на бабушку, на меня каждый день. Считает себя царем! Он и на фронте не был – откупился через врачей, чтобы его не мобилизовали. И всю войну снабжением занимался, у него теперь такие связи, что можно совсем не работать. И все мало, мало, столько украл, что можно всю Москву накормить! И хочет, чтобы я таким же стал, как он! Ненавижу его! Ненавижу!

Но ребята молчали. Анчутка своего отца не помнил: тот погиб еще до его рождения, утонул в реке. У Пельменя теплились смутные воспоминания о болезненной худой фигуре на печке, которой измученная мать старалась отдавать лучший кусок их скудного пропитания. Отец все-таки умер, несмотря на ее старания. Последнее, что он помнил про него, – это удивление. Высокого и жилистого отца болезнь высушила, словно отгрызла полтела. Поэтому подросший Андрюшка, помогая матери уложить тело в гроб со свежим сосновым запахом, удивился, что он, пацаненок, может легко удержать на руках взрослого человека.

Санька Приходько про отца старался не думать. Хоть и пришла Анне Филипповне похоронка по запросу через адресное бюро, но он до сих пор надеялся, что это ошибка и отец скоро вернется и разыщет сына.

Колька в этот момент вспоминал об отцовском потухшем взгляде, когда тот сидит и смотрит в окно. Парню хотелось отдать всего себя, лишь бы отец закричал на него или отругал, только бы в