– Иначе твое болезненное воображение могло бы испугать меня.

Колин одарил ее одной из своих редких искренних улыбок.

– Ты права, – согласился он.

Несколько минут они сидели молча, слушая, как резкие порывы ветра хлещут каплями дождя по узким окнам башни.

– Почему бы тебе опять не заняться письмами? – наконец спросил Колин. – Пока в лампе не кончилось масло.

– Конечно, это легче, чем пытаться разговаривать друг с другом. – Ферн сразу пожалела о выскочивших словах, но было уже поздно.

– О чем ты хочешь поговорить?

– Ни о чем. Я просто устала, и это делает меня раздражительной. Извини. Я займусь ими.

Ферн разложила письма веером на столе. Они были перемешаны, лежали не в хронологическом порядке. На одном стояла дата 1604. Прошло больше двух с половиной веков. Она взяла письмо наугад.

– «...Пишу тебе опять и подтверждаю новости о моем благополучном разрешении от бремени. Я родила мальчика, и милорд очень доволен мной. Теперь не только у него есть наследник. Люби этого младенца и не думай о нем плохо, он столько же моей крови, сколько и твоей...». – Ферн замолчала, потирая голову. – Это не имеет смысла. Если автор и получатель – родственники и автор женщина, как она могла родить наследника получателя? Если она и ее муж были кузенами...

– В Англии существует несколько титулов, которые могут передаваться по женской линии, – объяснил Колин. – Но к этому поместью титул не полагается. Оно было просто леном под управлением барона, который выбрал не ту сторону при вторжении Маргариты Французской, а в результате потерял свою жизнь и лишил своих наследников большей части земель. Управляющий Рексмера, предав своего хозяина, присоединился к Маргарите и стал владельцем. Но поскольку ни сыновей, ни братьев у него не было, по его просьбе ему было даровано право наследования не только по мужской линии.

Ферн довольно часто слышала истории о семьях, которые обсуждали ее родители. Но то были рассказы о героизме в битве или подробности частной жизни, далекие от реальной истории.

– Кажется, для человека, никогда здесь не бывавшего, ты много знаешь об этом месте.

– Только наиболее важные пункты, относящиеся к наследству, – сухо ответил Колин. – И разумеется, все о теперешнем состоянии поместья, что сумел выяснить из гроссбухов мой адвокат. Я знаю о даровании права наследования по женской линии, о женитьбе Редклиффа на хозяйке и старшей дочери, о переходе титула барона Редклиффа к младшей ветви моей семьи. Возможно, Д.Р. – это Джон Редклифф. Всех мужчин владельцев Рексмера звали Джон.

– Значит, автор Э. писала тогдашнему владельцу или его наследнику. Она могла быть его сестрой, кузиной, теткой, – сказала Ферн, беря другое письмо. – «...Но тебя нельзя поколебать никакими мягкими словами. Отродье Джейн Рестон – что змея в саду, она укусит тебя, когда сможет. Она знает все и не простит своего рождения вне брака...». Как странно. Надо их рассортировать.

Ферн сложила письма в хронологическом порядке и нахмурилась, изучив первые. Джейн Рестон. Имя показалось ей знакомым, хотя она не могла вспомнить почему.

– Это начинается с середины. Боюсь, ничто из этого не имеет смысла.

– Древняя тайна, – подтвердил Колин, откидываясь в кресле. – Если не можешь заснуть, попытайся свести все воедино, и ты будешь занята до самого утра.

– А ты что собираешься делать?

– Поспать, если смогу. – И он закрыл глаза.

Понаблюдав за ним какое-то время, Ферн пришла к выводу, что он действительно заснул. Они почти не ужинали, они чуть не погибли под рухнувшей крышей, теперь они сидят в жестких неудобных креслах, а он мог закрыть глаза, все отбросить и просто оказаться где-то еще. Возможно, «где-то еще» было для него привычным местом, где не было ни страха, ни страсти, только огромная пустая равнина, простиравшаяся от горизонта до горизонта у него в голове.

Так зачем он приехал сюда – избавиться от небытия или вновь обрести его? Он ведь так и не сказал ей ничего определенного, и при этой мысли Ферн похолодела. Кем бы он ни стал, она все же надеялась, что это будет не холодный, вежливый манекен, с которым она связала жизнь в день свадьбы. Нет, он слишком изменился, чтобы вернуться назад, успокаивала она себя. Да и она тоже.

Ферн решительно выкинула подобные мысли из головы и начала читать письма. Странная у них интонация: от мольбы до загадочных намеков на шантаж, от дружеской уверенности до зловещих предостережений. Но еще более странным было содержание – ничего определенного, какие-то непонятные иносказания, неизвестные загадки, вызывающие сомнения в здравом уме этой женщины. Ферн изучала страницы, пока у нее не помутилось в глазах, но выяснить удалось совсем немного. Кроме Э., наверняка тети Д.Р., там была еще женщина по имени Джейн Рестон, имевшая сына и дочь, что представляло для получателя большую опасность, причем сына тоже звали Джон, поэтому невозможно было понять, о ком из Д. Р. шла речь. В какой-то момент умерла мать получателя; еще одна женщина по имени Летиция знала нечто важное; и опасность угрожала самому Рексмер-Мэнору.

В конце концов Ферн уже стало казаться, что она слышит голос автора, обеспокоенный и ворчливый в одном случае, угрожающий – в другом, а когда глаза начали слипаться, будто из тумана возникло суровое, ожесточенное лицо женщины. В полусне Ферн брела сквозь темноту в поисках чего-то – порой Колина, порой неизвестного ответа на все это, – пока в голове у нее бубнил и бубнил женский голос.

Луч солнца, упавший на лицо, заставил Колина проснуться. Встав с кресла, он поморщился от боли в затекших мышцах. Да, он уже не тот гибкий мальчик, который прокрадывался в библиотеку, чтобы вместо спальни уснуть с книгой в руках в одном из кресел.

Разминая шею, Колин взглянул на жену, прикорнувшую за столом. Ее обычно розовые щеки сейчас побледнели, меж бровей залегла небольшая морщинка, и он вздрогнул, когда вспомнил их ночное бегство из тюдоровского крыла. В последнее время, глядя на Ферн, он всегда испытывал ощущение полноты жизни, и оно, видимо, повлияло на его восприятие мира. Цвета стали ярче, запахи сильнее – таким и должен быть мир.

Колин подошел к окну. Хотя из-за серого покрывала облаков невозможно было определить положение солнца, он чувствовал, что сейчас уже позднее утро. Пожалуй, он проспал бы еще дольше, если бы солнце не нашло в облаках пробел и не бросило ему на лицо полоску света.

Оглядев комнату, он пришел к выводу, что при дневном свете она, может, и была менее жуткой, чем ночью, зато выглядела еще более заброшенной с этим грязным пологом, безвольно свисавшим над кроватью, и сундуком, изъеденным древесным жучком.

Колин скинул халат и ночную рубашку, собираясь надеть вчерашний костюм, но, брошенный впопыхах в дорожную сумку, тот настолько помялся, что на миг его посетила мысль сходить в тюдоровское крыло за другими вещами. Потом он все же решил надеть то, что есть, хорошо позавтракать и уже после этого идти к полуразрушенному дому. Конечно, сюртук плохая защита, но если он умрет, то по крайней мере с некоторым достоинством.