– Какой там дух! Для слепых печатают специальные книги. Вся страница в пупырышках. Они на ощупь читают.

– Ах, Люси! Как низко с твоей продвинутостью в эзотерике такую интерпретацию давать моей чудесной гипотезе с квантами.

– Ну извини.

– И сейчас, как бы завершая жизненный круг чтения, ты опять приходишь к тому, с чего начала, долго и, со стороны кажется, бессмысленно смотришь в раскрытую книгу, читаешь медленно, с карандашиком. По несколько строк в день этих своих Ледбитеров, Джойотишей, Клизовских… Совсем как тогда, трёхлетняя…

– С карандашиком – да. Но гораздо более, чем по несколько строк. Не ври.

– Но тоже ведь будто фигу видишь. Тоже ведь почти что вслепую, как тогда, крохой на диване. Тоже внимая лишь малой доле заложенной в книге информации. А иногда (я замечал) в каком-то забытьи просто сидишь над книгой, и всё. И этого тебе достаточно.

– Дурочку из меня строишь?

– Люси, ну, не будешь же ты утверждать, что все семь томов Бхагават Гиты уложены у тебя в голове по полочкам? Без обид, Люси! Просто мне хочется дойти до сути. Раскрыть тайну притяжения книги, её власти над нами.

В ответ послышался только более сильный, чем обычно, стук кочерги в печке.

– Видишь ли, такая «энциклопедия», опыт полного непонимания читаемого были и у меня, Люси, только случилось это не в твои три года, а в мои четырнадцать. К твоему удовольствию, это может означать, что мальчики тупее девочек. Фора – десять лет! Ты права, Люси, мальчишки, если они не вундеркинды, довольно примитивные создания. Войнушка, драки, подглядывание за девочками… Хотя я и был из видной семьи, но рос уличным парнем (как-нибудь я поподробнее расскажу тебе об уличной жизни шестидесятых годов). Замечательное было время! Свобода ошеломляющая. Мама в две смены в школе. Отец по госпиталям, по санаториям. После войны весь больной пришёл. Свобода!.. Исключение из школы я упредил переходом в вечернюю. И устроился работать в кочегарку Дома пионеров (тогда в каждом приличном доме в подвале была своя котельная)… Пал, как говорится, на самое дно. Единственное спасение – изостудия в Доме пионеров. Талант никакая улица не убьёт… Сдержит развитие – это да. Но зато и материалом наделит по горло… В Доме пионеров я художником и стал… Но сейчас, Люси, речь не о кистях и холсте – о книге. Вернее, о кочегарке.

Котёл работал на дровах. Была зима. Метровые поленья, сырые, обмёрзшие, колоть приходилось с приступка, иначе замаха не хватало. Колун, клин, кувалда… Я изнемогал. Сил не хватало. И мне помогал сменщик – освободившийся из тюрьмы зэк. Он и жил за котлами: тюфячок, одеяльце, постирушки на верёвочке. Узнав, что он из тюрьмы, я совершенно не испугался.

Было время блатных песен, мы все были пропитаны лагерной романтикой. Да и зэк-то попался мне вовсе не страшный. Вор-форточник. И к тому же запойный книгочей.

Ну, ты знаешь, Люси, в тюрьмах ведь самые благодарные читатели. Да ещё среди шофёров… Вот и он или дрова колол, или чифирь варил, или книгу читал на тюфяке за котлом под тусклой, запотевшей лампочкой, в майке и трусах, – там жарко было.

Со мной обходился запросто. Мне внушал, что в тюрьме ничего хорошего нет.

И в то же время откровенничал. «Вот отлежусь, присмотрю дельце – и в Ялту!»

«А если попадёшься?» – спрашивал я.

«Если и попадусь, то не сразу. Своё отгуляю. Лето, осень, а там пускай берут…»

…Узнал он, Люси, что у меня дома хорошая библиотека, и попросил принести почитать что-нибудь. Нет, в том-то и дело, не что-нибудь, а с точным указанием. Стендаль. «Красное и…» Слушай, Люси, я так до сих пор и не разобрался, «Красное и белое» или «Красное и чёрное»?

– У него есть и то и другое.

– Ну, это, где про парня с женским именем…

– «Красное и белое». Люсьен Левен.

– Вот-вот. Я принёс. Книга потерялась. Студенты-сменщики зачитали… Я и забыл об этом Стендале – он был тогда для меня пустое место. И вот однажды мой зэк заходит в кочегарку в костюме и шляпе (шляпы тогда мужчины носили поголовно) и вручает мне толстенный голубой том… Золотое тиснение… «Исповедь»… Кажется, даже имени автора не было на обложке… Просит прощения за потерю этого красно-бело-чёрного, говорит, что возмещение равноценное.

И больше я его не видел…

В том году в ноябре ударили холода. И меня турнули из кочегарки перед самыми праздниками.

Чуть трубы не разморозил… Диверсия!..

А я рад был избавиться от этой каторги.

Один в квартире. Бог знает, может быть, по примеру этого моего благородного уголовника взял я эту его «Исповедь» и завалился на кровать.

Читал день и ночь, без преувеличения, Люси!

Прочитал, захлопнул. Лежу обалдевший. Ничего не понял. Дни пронеслись, как в угаре. Словно в бреду. «О чём это? Что это я прочитал?» И не поверишь, Люси, тут же начал по новой читать! И опять не мог оторваться. И опять смысла не уловил. Ну, не врубался, – и всё тут! Помню, даже с каким-то страхом смотрел на неё, на книгу…

Прошёлся этот Жан Жак Руссо по мне, как банщик Митрич – рёбрами ладоней по спине, перетряхнул всю мою мальчишескую душу…

Я будто вирус подхватил. Всю зиму просидел в Добролюбовке (какое-то недоверие во мне возникло к домашней библиотеке – казалось, только в «публичке» можно было обнаружить такой же наркотик).

Эта потрясающая взрывная радость от чтения «Исповеди» была со мной всю жизнь.

Пока я не захотел её перечитать… Да, Люси, истинно, не возвращайся туда, где был счастлив… Купил я эту «Исповедь» в дешёвом мягком переплёте, в бульварной серии… Прочитал. Понял теперь, конечно, всё.

Но никакого потрясения, никакого опьянения и духовного ошеломления уже не испытал. Во второй части она даже мне показалась скучной, надуманной.

Если бы я в зрелом возрасте впервые открыл её, то, скорее всего, и не захватила бы она меня.

Хотя нет, слог великолепный! Изящество! Искренность! И, что главное там, – свобода, Люси!..

Он отхлебнул остывшего глинтвейна, опять наугад раскрыл том энциклопедии и произнёс вслух:

– «Парфорсная охота с гончими собаками…» Хм! Интересно.

И углубился в чтение.

Она закрыла дверцу печки на задвижку, глянула на него снизу и вздохнула:

– Как ребёнок, ей-богу!

3. БРЫЗГИ АФРОДИТЫ

– Ужасно много скучных, унизительных работ у людей, Люси! Мусорщик, дворник, разносчик пиццы, арматурщик… Драгоценная жизнь человека тратится так бездарно!.. Работают для прокорма самих себя, и только. Ну, ещё немного для каких-то развлечений. Устают, теряют образ и подобие человеческое, перестают не только мыслить, но и думать. И так изо дня в день, из года в год. Всю жизнь, Люси!.. Мало кто находит в себе смелость начать жизнь свободного индивидуума, бросить постылое дело. Это ежедневное хождение «на работу». Рабское, рабское существование!.. Но с другой стороны, Люси, а если бросят все – и этот арматурщик, и этот мусорщик, продавщица мороженого, и таксист, и зубной техник, фермер, бармен, маникюрша, маклер… Вся жизнь остановится, цивилизация погибнет. Жизнь на Земле держится на преодолении скуки, тоски, досады…