– А я вот, например, мечтала стать маникюршей!

– Отчего же тогда пошла в музучилище?

– Приятно быть на сцене.

– Тщеславие! Надёжнейшее лекарство от скуки будней! Стремление к широкой известности! Человек, Люси, рождён для славы, как птица для полёта! Все хотят прославиться. Блажен лишённый тщеславия, но таких нет. Последний пьянчужка в деревне куролесит, вытворяет бог знает что, лишь бы обратили на него внимание, пускай даже кинулись на него с дубьём, но он сделал это! Он стал героем дня! Втайне он бы желал даже и помереть от удара этого самого дреколья… Как ни печально, Люси, но надо признать, что неожиданная трагическая смерть возмещает десятилетия бесславного существования. Профессионалы славы эффектно стреляются в расцвете сил. И смертью смерть поправ, остаются в веках на вершине славы – в бессмертии, в памяти человечества. Жаль, что само человечество невечно…

Они неспешно одолевали свой привычный маршрут по набережной – от гостиных рядов до яхт-клуба и обратно – в один из первых, самых чистых и свежих дней лета, когда от реки ещё пахло льдом, таявшим теперь где-то там, в океане. На ней была тёплая вязаная кофта и шляпа с цветком, а на нём – бейсболка и подбитая ватином джинсовая куртка.

– …И страшен человек, не познавший славы! Множество таких людей, Люси, мстя за своё безвестное и бесславное существование, устраивают кровавые расправы над счастливчиками. Вопят: «Кто был ничем, тот станет всем!» И в результате, точно, получают свою порцию славы, пусть и с геростратовским душком. Все эти арматурщики, дворники, мусорщики, шофёры… Да что говорить, и охранники, и секретарши, и повара, и мясники с маникюршами…

– Тебя что-то на маникюршах сегодня зацикливает.

– Весьма к месту, Люси! Ваша женская красота! Она, эта ваша красота, не поприще ли самого яростного тщеславия?

– Ой, пожалуйста, не надо! Скажешь тоже, яростного… Достаточно посмотреть на ваш боксёрский поединок, чтобы признать за женским соперничеством самое мирное проявление страстей.

– Но всё-таки и ваше стремление быть лучшей, получить титул «Мисс такая-то» хоть и замешано на лунной энергии, но от этого не становится таким уж безобидным. Какие интриги затеваются! Какие яды подмешиваются! Девочка с ноготок, а уже одержима первенством. Вот скажи, Люси, когда ты впервые почувствовала на своих щёчках брызги от Афродиты?

– Фу! Как выспренне!

– Скажу проще. Когда ты впервые прославилась?

– Когда в детском садике меня назначили Снегурочкой.

– Знаешь, а меня впервые опахнуло крылом Виктории… Ну, прости, прости за пафос!.. Мне было четырнадцать. В тот день я с ручкой управления стоял в центре кордодрома[35] на углу Урицкого и Набережной и гонял по кругу модель самолёта. Было много публики, и мне даже аплодировали. Смотри-ка, Люси, мы с тобой можем с абсолютной точностью назвать день окончания нашего детства. У тебя – новогодний праздник в роли Снегурочки. У меня – один из летних дней тысяча девятьсот шестидесятого года на маленьком игрушечном аэродроме… Ну, хорошо, детство прошло. И как же дальше с тщеславием у женщин? Всё, опять же, решает красота, не правда ли?

– Не знаю, как говорится, не пробовала. Ни на подиуме, ни на экране, ни в балете я первенствовать не могла, данные не те… Красота, конечно, высочайший критерий. Но всё-таки слава большинства женщин – их дети, из которых потом вырастают такие вот бесконечно философствующие субъекты на променаде набережной, которые поглядывают по сторонам в поисках пивной или рюмочной.

– Вот уж неправда, Люси! Тем более, что я точно знаю, – здесь нет подобных заведений… Серьёзно, Люси! Ты права, более всего женщины гордятся своими сыновьями. Ну а если рождаются девочки? Тогда что?

– Матери хвастаются их удачным замужеством. Чего тут непонятного? Ну а как же дальше с тщеславием у мужчин? Каково оно было, твоё пребывание на пике славы?

– Нет, Люси, сначала ты про свой пик.

– С какой стати я? Вопрос был задан тебе.

– Нет. Сначала ты.

– Что за каприз?

– Ну, пожалуйста, Люси!

– Хорошо. Это было, когда я на выпускном в училище сыграла Пятую сонату Бетховена.

– У тебя всё было по-настоящему.

– Слышу нотки зависти.

– Как бы так…

– А тебе что, стыдно признаться?

– Немножко.

– Немножко стыдно не бывает. Или стыдно, или нет.

– Моя слава, Люси, была несколько сомнительная.

– Как!? Ты молчал! За все эти годы нашей жизни ты не признался, что вкусил скандальную славу! Ну, говори же, говори! Где? Когда?

– Картина была такая – «Корова на лугу». Вымя розовое, налитое. И пять сосков.

– Как пять? У коров четыре.

– Тогда это вызвало резкие политические ассоциации. Пять сосков – это пятилетний план. И он как бы абсурден. Теперь это даже несмешно, а тогда весь город меня на руках носил. Это было ещё до тебя. Я был молодой, дерзкий. Тогда ты вышла за меня в надежде стать женой великого художника…

– Ни о чём подобном я даже и не думала. Просто ты мне нравился.

– Ты всю себя отдала мне. Вот, отыграла своего Бетховена, отгремели те аплодисменты, и потом со мной – сплошная чёрная полоса… Прости, не оправдал…

– Ну, ну, что это ты вдруг загрустил? У тебя много замечательных работ.

– Кому они нужны в запасниках, Люси?

– Тебе были нужны, когда ты их создавал.

– Создавал, между прочим, в уповании на мировую известность!

– И это прекрасно. Хотя бы великое упование было у тебя, и, надеюсь, оно живо в тебе до сих пор.

– Ну, как-то так.

– У тебя прекрасный набросок на мольберте. Смело. Свежо.

– Ты так думаешь, Люси?

– Ну, как-то так.

Они остановились у парапета, глядя на яхты в гавани.

На двухмачтовом кэче поднимали паруса. Ветер волновал полотнища одинаково с водой, намекая на их родство.

Он пристально наблюдал за отходом судна, а она деловито просматривала вызовы в мобильнике.

– Смотри-ка, тебе предлагают иллюстрировать детскую книжку, – сообщила она.

Он помрачнел, тяжело вздохнул и зашагал по набережной в обратном направлении.

Едва поспевая следом за ним, она на ходу поглядела в зеркальце и, догнав, опять взяла его под руку.