Итак, Муса Ибрагимович Зайналлов был пожилым москвичом, старшим мужчиной обширного татарского семейства и ветераном войны. И не просто ветераном, а из тех, кого внимательное московское правительство незаслуженно обделило какими-то благами, положенными ему по закону. Пожаловавшись на такую несправедливость своим великовозрастным детям, старик не получил от них того внимания к своим обидам, на которое рассчитывал. Судя по всему, небедные отпрыски Мусы Ибрагимовича решили, что вполне способны самостоятельно позаботиться о нем, наплевав на подачки чиновников. Но получить заслуженные льготы было для фронтовика делом принципа. А потому, не встретив понимания родни, он сам взялся за дело. Сил для борьбы с бездушным казенным аппаратом ему явно не хватало, и Зайналлов обратился за помощью к профессионалу. А именно — к правозащитнику Ефиму Давидовичу Вейсману.

Узнав о проблемах ветерана, тот рьяно взялся за дело. Борьба за справедливость объединила правоверного мусульманина и иудея, стерев традиционное непонимание, столь свойственное многим представителям этих народов. Господин Вейсман в кратчайшие сроки развернул наступление по всем фронтам, завалив требовательными жалобами самые разные инстанции, имеющие прямое и косвенное отношение к царившей несправедливости. Спустя некоторое время Зайналлову предоставили некоторые недостающие льготы вместе с запоздалыми извинениями. Но останавливаться на этом правозащитник не собирался, твердо решив выжать из черствой кабинетной братии все, что только возможно. И вновь принялся азартно класть на богатые полированные столы требовательные бумаги, грозясь привлечь к делу Мусы Ибрагимовичу прессу.

Но неожиданно в их благородную борьбу вмешались Высшие Силы. Старик вдруг стал стремительно угасать, с каждым днем теряя здоровье и волю к жизни. Быть может, одержав с помощью Вейсмана первую победу, решил, что с него хватит. А может, просто время, отведенное фронтовику на этой земле, подходило к концу, несмотря на бурную деятельность и планы Ефима Давидовича.

Дружная татарская родня попыталась организовать деду лучших врачей, которых можно заполучить за деньги. Но Муса Ибрагимович решительно отказался от их помощи, заявив потомкам, что хочет получить заботу и медицинское обслуживание от своей Родины, за которую проливал кровь в далекие военные годы. И более того, что положено другим ветеранам, ему не надо. В этом вопросе он, конечно же, целиком полагался на своего заступника, в благородство и возможности которого он свято верил.

Всем весом навалившись на Департамент здравоохранения города Москвы, правозащитник Вейсман моментально устроил своему подопечному госпитализацию в нашу благоустроенную современную клинику, анев обычную районную больницу по месту жительства. И в этот момент история ветерана Зайналлова стала и нашей историей тоже, хоть пока и издалека.

Клиника встретила фронтовика с распростертыми объятиями. Его лечением занялся лучший геронтолог терапевтического отделения. Кроме того, Мусу Ибрагимовича определили в отдельную палату повышенной комфортности, обеспечив лучшие бытовые условия и уход, на которые было способно наше учреждение. Но несмотря на все это, Вейсман продолжал неустанную борьбу за права старика. И даже там, где для этого не было никаких оснований. Видимо, Ефим Давидович был уже не в силах остановиться, словно эшелон, идущий вперед на всех парах.

За те три недели, что Зайналлов пробыл в нашей клинике, правозащитник трижды встречался с главным врачом, требуя подробный отчет обо всех аспектах лечения. И продолжал терроризировать жалобами вышестоящие инстанции, заявляя, что не так лечат, консилиумы не внушают доверия да и больничная кормежка далека от идеальной. Действовал, так сказать, в качестве превентивной меры. А «вышестоящие инстанции», уже немало натерпевшись от Вейсмана, впустую мотали нервы главному врачу и его замам строгими резолюциями — «разобраться и принять меры». И каждый раз бедных врачей дергали наверх, требуя от них реального улучшения состояния здоровья девяностолетнего фронтовика. Одним словом, требуя чуда.

Но. Чудеса, как известно, находятся в ведении небесной канцелярии. Пожалуй, это была единственная инстанция, не подвластная натиску правозащитника Вейсмана. Там, наверное, посчитали, что спастись в мясорубке Второй мировой, да еще и дожить до девяноста лет, и так уже немалое чудо. И больше чудес в жизни Мусы Ибрагимовича не произойдет.

А потому жизнь неуклонно продолжала покидать старика, наполняя его больничные дни густыми красками заката.

— А чем он болел-то? — спросил я у Петровой, прервав ее рассказ.

— Чем? Ну, если в карту его глянуть, то получается, что всем болел. Врачи наши в нее почти весь медицинский справочник переписали. Какие ему только исследования не назначали! А реально там — старческое одряхление органов. Закончился ресурс у дедушки, вот и все. Чтоб его на ноги поставить, надо было лекарство от старости найти. Элексир вечной жизни какой-нибудь. Но городскому департаменту ведь это не объяснишь.

— И как же его домой-то выписали? — поинтересовался Старостин, разминая массивную сигару.

— Дав какой-то момент стало ему полегче. Кушать стал лучше, да и анализы тоже. Такое со стариками бывает, перед самой смертью. Вот они его и выписали. И уже дату следующей госпитализации назначили. Приехал он домой да через пару дней и помер себе тихо, во сне. Теперь вот у нас. Скоро должна родня его подъехать. Так что — ждите. Ну, аяк главному схожу. Отрапортую, что все у нас с этим Зайналловым в лучшем виде, — со вздохом туша сигарету, сказала Светлана Юрьевна.

Действительно, вскоре в отделении появились родственники Мусы Ибрагимовича. Бумажкин и наш ритуальный агент Лешка отправились к ним, чтобы принять заказ на услуги морга.

Выйдя в зал ожидания для того, чтобы уточнить у вдовы гражданина Сутягина, сбривать ему бороду или нет, Зайналловых я там не увидел. Видимо, они были в кабинете агента. Но зато сразу же обратил внимание на округлого лысеющего мужчину в очках, в мешковатом костюме и старомодных остроносых ботинках, несущих в себе дух девяностых. За скорбным выражением мясистого лица таилось плохо скрываемое беспокойство. Казалось, будто он ждал чего-то важного и ожидание это заставляло его изрядно нервничать. Украдкой вздохнув, он поправил крошечную звезду Давида, впившуюся острием значка в лацкан пиджака. «А это, наверное, тот самый Вейсман, который правозащитник», — понял я, лишь мельком глянув на мужчину. На банкетке рядом с ним сидел бывший милиционер, по воле властей неожиданно ставший полицейским, хотя по всему было видно, что он так и остался милиционером. Тогда я не придал значения этому соседству. Истинный его смысл открылся нам всем чуть позже.

Я еще толком не начал брить Сутягина, а Бумажкин уже появился в зоне выдач.

— Чего-то недолго вы общались, — заметил я, аккуратно ведя бритву по впалой щеке покойника.

— Да сын его срочно к адвокату поехал, по поводу завещания. Обещал через пару часов вернуться, — сказал Вовка. — Вполне нормальный мужик, обстоятельный такой. Сказал, что хоронить будут по высшему разряду.

— А там еще и Вейсман этот сидит, видел?