- Слушай, здесь от тоски сдохнуть можно, - сказал как-то Таганка Алексею, когда не мог больше ни есть, ни пить, ни переворачиваться лежа на топчане с боку на бок. - Чего мы тут ловим?

- В России-матушке не скучно было? И здесь потерпишь, - ответил проводник. - Человека мы тут ждем. С ним на остров поплывешь.

- На какой еще остров?

- На такой - Садо называется. Человека зовут Охиро Фетоима. Федот, короче, чтоб язык не сломал. На Садо тебя примет другой японец - Хатайя. С ним переберешься на острова Токара. Это у черта на рогах, самый юг страны. Вот там тебя точно ни одна собака не найдет. Жить будешь в монастыре.

- Где, блин?!

- Где скажут, блин! - в тон ему ответил Алексей. - И не выпендривайся. Может, тебя в замке Химейи поселить и гейшами обеспечить?

- Нет, но монастырь - это, по-моему…

- Давай, так, - Алексей рубанул ребром ладони воздух. - Коль уж ты попросил помощи у Семена Точило, то будь добр, ни о чем не спрашивай и ничему не противься. Сема не за каждого мазу держать будет.

- Ну в монахи, так в монахи, - вздохнул Таганка и залил в себя порцию теплой вонючей сакэ.

Охиро Фетоима, который Федот, появился в этот же день. Что-то сказал Алексею по-японски. Алексей ему также, по-японски, ответил и затем обратился к Таганке:

- Все, братан. Я свое дело сделал. Этот, - он коротко взглянул на Федота, - ни бельмеса по нашей фене не трекает, так что ты зря слова не трать. Иди за ним, по ходу пьесы разберетесь, что да как.

«Что да как» началось в море.

Рыболовецкая шхуна Охиро Фетоимо с экипажем в семь человек и Таганкой на борту только вышла из бухты, как начался шторм - отвратительный выпендреж природы, в этих широтах не редкий и весьма противный для тех, кто рискнул наплевать на метеосводки и строжайшие предупреждения портовых диспетчеров-навигаторов. Федот, хоть был и чисто японским Федотом, но оказался мужиком русского характера и, послав диспетчерскую службу по-японски туда, куда чаще всего посылают все-таки по-русски, понадеялся, по-нашему, на авось.

Их часа три, а то и все пять нещадно швыряло по разбушевавшимся волнам, накрывало сверху тоннами мутной соленой воды. Суденышко, трепыхаясь в чудовищных и безжалостных лапах стихии, то клевало глубоко носовой частью, то вдруг резко оседало на корму или, подобно легкому бумажному кораблику, безнадежно болталось из стороны в сторону, грозясь опрокинуться, зачерпнув в себя слишком много холодного Японского моря.

Больше всех не повезло какому-то малому из судовой команды, не успевшему вовремя нырнуть в рубку или трюм. Андрей сам видел, как рыбака, будто спичку, смыло с палубы за борт. И, вот что интересно, никто не попытался ему помочь. Нет, в кино же всегда кричат «Человек за бортом!» И бросают ему спасательный круг или еще хрень какую. Здесь все обстояло иначе. Смыло и смыло. Бывает.

Впрочем, вряд ли ему что-то помогло бы в ту секунду, а те, кто поспешил бы выручать его из беды, сами могли запросто оказаться за бортом. Не до героизма тут - видит небо.

А небо, затянутое черными грузными тучами, словно гигантскими клочьями грязной ваты, извергающими одну за другой молнии, прояснилось так же неожиданно, как и нахмурилось. Волна, всего полчаса назад поднимавшаяся на высоту не менее двадцати метров, утихла.

Андрея поразило, как спокойно моряки отнеслись к происшедшему. Никто не причитал по поводу погибшего в шторм товарища, никто не делился пережитыми эмоциями. Просто повыползали из щелей и молча принялись по приказу Охиро Фетоимо приводить в порядок местами разрушенное палубное оборудование и чистить шхуну, обильно обвешанную скользкими буро-зелеными водорослями.

Четыре мотора рыбацкой посудины, добротно сработанные кораблестроителями Кагосимы, рокотали на удивление исправно, и через двое суток Андрей, бессильно шатаясь из стороны в сторону, блюя каждые полчаса и проклиная морскую болезнь, ступил на берег одного из крохотных островков, входящих в группу Токара. От России его отделяли полторы тысячи миль.

Федот - Охиро Фетоимо - даже не попрощался. На пирсе подтолкнул Таганцева в спину навстречу выступившему вперед человеку, а сам, развернувшись, пошел к шхуне. Охиро за всю дорогу произнес не более пяти-шести непонятных русскому уху слов. Казалось порой, что он Таганцева просто в упор не видит. Так что отсутствие прощальных реверансов никого не смутило.

- Здравствуйте, - ошеломляюще чисто по-русски произнес тот, кто встречал Таганку. - Меня зовут Миядза Отаку. Я - ваш наставник.

- Этого только не хватало! - невольно пробурчал себе под нос Таганцев, рассчитывая, что его не услышат.

- Хватало-хватало! - почему-то излишне радостно ответил ему Отаку.

А вот Андрею на первых порах жизни в монастыре радоваться не приходилось. Хотя никто из проживающих здесь ста пятидесяти человек ни о чем его не спрашивал, вниманием Таганцева не обделили.

С жесткой деревянной кровати поднимали в пять часов утра.

- Не опоздай встать на путь воина!- как заклинание, твердил ему Миядза Отаку.

И, помолившись неизвестному богу, начинал занятия - длительный изнуряющий бег, перетаскивание в гору и обратно тяжеленных камней, долгие подводные заплывы, естественно, без акваланга, техника владения самурайским мечом, ножом, сюрикэном, бамбуковой палкой и, конечно же, карате. Причем, единоборства преподавались по методике, о которой в России и слыхом не слыхивали.

- Стремись быть полезным хозяину! - поучал Отаку. - Слуга должен неустанно радеть о благе своего повелителя. Тогда он - достойный вассал. Без колебания отрекись от спасения своей плоти ради спасения своего господина. Только так спасешь ты свою душу.

И, вновь тщательно помолившись, приказывал Таганке подручными средствами тесать твердый камень, носить его на расчищенную площадку и строить безо всякой помощи и инструментов что-то наподобие загона для скота. Иногда Андрею хотелось даже убить этого кровососа, истязающего непомерной работой, унизившего его, русского человека, до состояния безмолвного раба.

Как позже оказалось, в этом каменном мешке предназначалось жить самому Андрею. А от качества и добротности постройки зависело то, в каких условиях он проживет здесь назначенное время.

Нужно заметить, что строитель из Таганки вышел никакой. Потому и прозябал он в сырости, под постоянными сквозняками и протекающей всюду крышей. Собственную халтуру устранял уже в свободное от напряженных занятий время.

- Чти предков! - наказывал Миядза и вел Таганку на самую вершину горы, поднимавшейся над островком.

Здесь находился склеп, который наставник называл Храмом Стратегии.

- В этом храме похоронены великие воины, - торжественно и одновременно спокойно говорил Отаку. - Кто ответит сейчас, что есть путь воина? Никто. Потому что сердца людские закрыты перед истиной. Мудрецы говорили: «Путь воина - это смерть». Он означает стремление к гибели всегда, когда есть выбор между жизнью и смертью. Но помни: если ты умираешь, а твои намерения непонятны, то умираешь напрасно. Воин должен прозревать вещи, зная, на что идет. А в смерти нет стыда. Смерть - самое важное дело в жизни воина. Если ты живешь, свыкнувшись с мыслью о возможной гибели и решившись на нее, если думаешь о себе, как о мертвом, слившись с идеей Пути Воина, будь уверен, ты сумеешь пройти по жизни так, что любая неудача станет невозможной, и ты исполнишь свой долг. Мастер Стратегии всегда отмечен благодатью мудрости, умением добиваться высот в любом деле. Какая радость использовать эти качества во благо! Если ты всегда держишь в уме Четыре Заповеди, твое сознание поднимается выше забот о собственном благополучии, тобой начинает управлять мудрость, не зависящая от низменных помыслов. А пагубный образ мыслей влечет за собой пагубные поступки и приводит к плачевным результатам.