— Коленки? — Она засмеялась. — Ах, коленки… — Ничего не получалось. Как бы между прочим она сказала: — Будь добр, передай мне мою сумку. — С этими словами она медленно отступила в хозяйственную комнату. Он вошел следом, поставил сумку на подставку для сушки. Но вместо того, чтобы повернуться и уйти, подошел к ней еще на шаг. В небольшом пространстве хозяйственной комнаты этого было достаточно, чтобы он оказался так близко, что мог протянуть руку и обнять ее за шею.

Она закрыла глаза и не двигалась. Ей следовало протестовать. Но прикосновение его пальцев к чувствительной коже за ухом заставило ее онеметь.

Еще один шаг приблизил его к ней почти вплотную — достаточно близко, чтобы понять: она не одинока в своем чувстве.

— Фиц… — Протест прозвучал слабо, но все же прозвучал.

— Молчи. Я собираюсь поцеловать тебя, Бронти Лоуренс. Поцелуй номер четыре, раз ты не умеешь считать… — Ее глаза захлопнулись, как только его губы коснулись того самого места под ухом. Настоящее блаженство. Но потом… стало еще лучше. Его пальцы, лежавшие у нее на шее, передвинулись под кромку свитера, а губы медленно заскользили по ее щеке…

Бронти? Он назвал ее Бронти? Она открыла глаза. Он знает?! Тогда почему он?..

У нее вырвался тихий стон наслаждения, когда его пальцы стали гладить ей плечо и спину. Его глаза были закрыты; густые ресницы темными полукружьями лежали на изумительно вылепленных скулах.

Брон боролась с собой. Рассудок приказывал опомниться, потребовать, чтобы Фиц остановился, а потом вымолить у него обещание не говорить Брук, что она ездила на ее машине.

Но сердце — а надо сказать, что Брон думала сердцем, а не головой с того момента, как распечатала письмо Люси, — советовало: молчи и наслаждайся, потому что второго такого шанса у тебя не будет.

Рассудок, будучи более опытным, одержал верх.

— Ты не понимаешь, Фиц… — начала она, но не договорила, а лишь досадливо застонала, когда он слегка отстранился и сказал:

— Нет, я понимаю, можешь мне поверить… — Но тут он снова вернулся к своему занятию, и она блаженно вздохнула, когда губы его повели дорожку из теплых и влажных поцелуев к ее щеке. В это время другая его рука проникла под свитер снизу и обняла ее за талию, а пальцы щекотно прошлись по ребрам. Она содрогнулась от удовольствия, и это движение подтолкнуло ее еще ближе к нему, так что щека оказалась прижатой к его груди, а бедрами она ощущала нарастающую силу его желания.

Неудивительно, что она уже не могла точно припомнить, что собиралась спросить или сделать.

— Фиц…

— И я понимаю кое-что еще. — Его губы теперь приблизились к ее губам; глаза его были так темны, что она видела в них свое отражение; эти глаза больше ничего не скрывали. — Я понимаю, что если немедленно не займусь с тобой любовью, то, скорее всего, умру от фрустрации, и как ты это объяснишь Люси?

— Это же шантаж, — выдохнула она.

От его чувственной улыбки ее интересные колени превратились в кисель.

— Только на тот случай, если ты скажешь, что не хочешь. — Он почти не держал ее, и ей потребовалось бы лишь усилие воли, чтобы отстраниться от него. — Но ты ведь хочешь, Бронти Лоуренс, не так ли?

— Да… — У нее получилось что-то вроде тихого писка, и она еще кивнула головой — для большей ясности.

Он уже нацелился ее поцеловать, но она остановила его вопросом:

— Как ты догадался?

— Брук никогда не краснела… — (Бронти немедленно залилась горячим румянцем.) — У нее прекрасные колени. И у нее нет шрама на этом месте. — Фиц коснулся этого места губами. — И она сдала экзамен на водительские права только с третьей попытки. Она сама мне это сказала.

— Вот как. — Бронти с трудом сглотнула. — Ну, раз уж мы оба знаем, кто есть кто, тогда…

— Тогда что?

— Нельзя ли найти место поудобнее?

Его губы растянулись в улыбке.

— Какие будут пожелания?

Ее воображение непрошено нарисовало образ его прекрасной кровати, но этого она сказать не могла…

Ничего и не пришлось говорить. Джеймс Фицпатрик умел читать ее мысли.

— Что мы скажем Люси? — Брон все еще лихорадило от внезапности случившегося. От неожиданности того, что она любит и любима. От этого чуда из чудес, когда Фиц знает, что она — Бронти, и все равно хочет ее… а не Брук. Она не понимала, почему так получилось, но эти чувства были слишком новы, слишком хрупки, чтобы их прощупывать и допрашивать. Она знала лишь то, что они мчались обратно в больницу, словно парочка провинившихся подростков, которые забыли о времени, загулялись допоздна и должны были получить нагоняй…

— Ничего, все обойдется.

Брон обернулась и удивленно посмотрела на него.

— Придерживайся своего первоначального плана, Бронти. Придумай какой-нибудь предлог, чтобы не ехать во Францию, а потом появись в своем качестве. Ты ведь это собиралась сделать, не так ли? — У них не было времени поговорить, что-то объяснить. Не было времени даже поесть. Была лишь жгучая потребность узнать друг друга, держать друг друга в объятиях, кожей ощущать тепло кожи, показать всю глубину чувств, слишком сильных, чтобы их можно было выразить словами. — Если ты объявишься во Франции и скажешь Люси, что мама попросила тебя приехать вместо нее, то она…

— То она ужасно расстроится.

— Ненадолго. — Он свернул на парковочную площадку больницы. — Ты ее слышала, Брон. Она тебя любит. У тебя может быть другое имя, но человек ты тот же самый, так что Люси будет все так же тебя любить.

— А ты знаешь, что у тебя рубашка надета наизнанку?

Он отстегнул ремень безопасности.

— Нет, но, если ты поможешь, я и с этим справлюсь.

— Повернись-ка, дай я тебе помогу… — Она обхватила его руками, потянула за подол рубашки и стала снимать с него через голову.

— Боже милостивый, женщина, что ты делаешь? Мы же на общественной парковке…

— Если ты войдешь туда в рубашке наизнанку, Фиц, то всем станет известно, что именно я делаю. — Она вдруг перестала смеяться, обнаружив, что она смотрит ему прямо в глаза, прямо в сердце. Он пытается защитить, оградить ее от страданий Люси, от ее гнева. — Мы не можем начинать со лжи, Фиц. Нам придется сказать ей правду.

— Ты не понимаешь, чего просишь. Ты не понимаешь…

Она рукой закрыла ему рот.

— Нет, понимаю, все понимаю. Не ты так поступил, а я. Я и должна ей сказать. Ты для нее опора в жизни. Нельзя разрушать ее доверие к тебе.

— Я хочу, чтобы она любила тебя, доверяла тебе.

— Я тоже этого хочу, Фиц, но должна это заслужить. Сама.

— Ты уверена?

— Больше, чем когда-либо в жизни. Идем.

— Бронти. — Он на мгновение обнял ее, и она приникла к нему. — Не сейчас. Я не хочу говорить ей сейчас — подождем, пока она не вернется домой.