Тут подступил Марин день рождения. Отмечали, как всегда, в кафе – готовить Мара не любила, да и вообще лишних хлопот избегала.

Встретились на сей раз на Ленинском и пошли в узбекский ресторан. Ждали Лизу и нервничали, к мобильному она не подходила. Настроение у всех было хуже некуда. Покряхтели, повздыхали и принялись изучать меню.

Когда принесли закуски и вино, на пороге появилась Лиза – с огромным букетом желтоватых роскошных роз.

Она победно окинула взглядом зал и, чеканя шаг, направилась к подругам.

Все испуганно замерли.

– Она явилась и зажгла, – осторожно пошутила смелая именинница.

Лиза гордо скинула пальто и протянула ей букет:

– На, держи. Дура.

Все облегченно рассмеялись и выпили махом по бокалу вина.

Напряжение было снято и мир восстановлен. Слава богу!

– Кто у нас еще есть, кроме нас? – философски заметила Мара, и все согласно и дружно закивали. Вечер удался на славу – вкусно и много ели, выпили две бутылки вина и даже осилили кофе с десертом.

На улице было чудесно – зимний колкий дождь наконец успокоился и пошел – нерешительно и тихо – легкий, пушистый снег, покрывая чистым покрывалом серый, промокший асфальт, фонари и крыши. И теплынь при этом стояла невероятная! Хотелось расстегнуть пальто и снять шапки. Прошлись по улице, продолжая оживленно болтать и вспоминать смешные истории из прошлой общей жизни. Потом, у метро, долго не могли расстаться, топтались, чмокались по сто раз и благодарили именинницу.

Надя почти успокоилась, уговаривая себя, что все не так плохо. И вправду – а что, собственно, ужасного? Дочка, при всех обидах и проблемах, слава богу, здорова. Квартира есть, сбережения, пусть и небольшие, тоже. Ноги носят – а это самое главное. И подруги! Вот это главная ценность! Все такие разные, но такие любимые и родные! И каждая придет на помощь – вот это уж точно. А то, что с детьми так получилось, так правильно сказала умница Мара – сами виноваты. Значит, что-то делали не так. Значит, не вложили в их головы главного. Вот и платим по счетам. Все платим.

Правда, первой звонить дочери она не хотела. В детстве не объяснила – может, сейчас дойдет. Взрослая женщина, как ей объяснять примитивные и простые вещи? Пусть делает выводы.

И про письма эти чертовы тоже, разумеется, не забывала ни на минуту. Хотела пакет с верблюдом вынести на помойку, а почему-то не решалась. Вот почему, интересно? Сама не понимала.

Дома взяла пакет и засунула в эмалированное ведро на балконе. В то, в чем квасили на зиму капусту. И прикрыла крышкой – до весны. Подумала: «Буду разбирать балкон и выкину».

Декабрь был снежным и не слишком морозным. На улицах уже стояли огромные и нарядные, сказочной красоты елки. В магазинах начиналась предпраздничная суета. Как же! Новый век на пороге! Двадцать первый, между прочим!

Первый Новый год в одиночестве. Без него… Последний тоже был невеселый – муж почти не вставал, и все же…

Она тогда запекла индейку, нажарила пирожков с картошкой – он их очень любил. Даже открыли бутылку шампанского, выпили по полбокала. Так и вылила она в раковину это шампанское через два дня.

А в феврале стало совсем плохо. Потом была больница, где на второй неделе ей сказали: «Забирайте. Смысла держать его здесь и мучить больше нет. Каждый человек имеет право умереть в своей постели».

Все, все. Хватит. Надо думать о… О жизни надо думать, вот о чем! Только вот подарки покупать больше некому. Да и праздник придется встречать в одиночестве – Мара едет в Питер к сестре, Тонечка при муже, Лейла собирает дома родственников – а это огромная семья, а Лиза отправляется в Прагу – «сволочь Маргаритка» подкинула деньжат! Такие смешные дела.

Ну, как есть… Надя решила, что запечет курицу и сделает салат – разумеется, оливье. Куда ж без него? Новый год не Новый год. Посмотрит телевизор, да и ляжет спать. Обычный стариковский одинокий Новый год. Скорее дань привычке, чем радость.

Все радости остались в молодости, и ничего поделать с этим нельзя!

И все-таки надо сходить в парикмахерскую, постричься и закрасить седину, сделать маникюр, в конце концов. Да, и убрать квартиру – по-настоящему, как делала всегда. Раз уж не прыгнула с моста и не залезла в петлю – живи. И по возможности радуйся.

В парикмахерскую сходила. На маникюр, правда, не пошла – неохота было. А двадцатого принялась за уборку. Сняла даже тюль – до весны далеко, а пыль такая…

Зашла в комнату мужа. Осторожно, словно боясь обжечься, села на стул у письменного стола и огляделась, словно впервые. Разумеется, ничего не изменилось. Те же фотографии – дочери на столе и семейная, общая над кроватью. Они в Коктебеле, все вместе. Любе пятнадцать, и она нервно и тревожно, чуть прикусив губу, глядит в объектив. Григорий Петрович, как всегда, спокоен, сосредоточен, хорош собой: белая футболка, голубые брюки. Волнистые, уже тронутые сединой волосы зачесаны назад. В руках теннисная ракетка.

И она, Надя. Спокойная, с тихой улыбкой на губах. Взгляд безмятежен, она вполне счастлива. Рядом дочь и любимый муж.

Корова. Тупая корова с коровьим, тупым взглядом. Шестимесячные жалкие кудряшки над вспотевшим лбом. Бесцветные глаза и брови. Полные плечи и ноги. В ужасных, нелепых розовых босоножках. Кожа на плечах и груди красная, обгоревшая, в облезших лоскутах. Дурацкий, в мелкий цветочек, сарафан. В руках еще более дурацкая соломенная шляпка с брошкой из пластмассовых вишен.

Какая же она некрасивая, немодная, неухоженная тетка! Такая же жалкая, безвкусная и нелепая, как эти чертовы целлулоидные вишни!

Какой у нее наивный и бестолковый взгляд! Просто дурочка из переулочка, ей-богу. Красивая дочь, интересный муж… И эта клуня! Тетка в розовых босоножках. Как она нелепа! Как несуразна! И все трое, несмотря на то что стоят рядом, сами по себе! Во всяком случае, дочь и муж – точно. И она, курица, сбоку припека. Рот открыла и считает себя счастливой! Нелепица какая-то.

Надя расплакалась от обиды на жизнь, словно увидела впервые себя со стороны – обманутая дурында, некрасивая, немодная и даже не смешная – именно нелепая.

Потом вдруг взяла злость – я такая, как есть, не на ярмарку несть, как говорила бабушка.

Она сняла фотографию со стены и открыла ящик письменного стола. Его стола, куда вход ей был категорически воспрещен – всю жизнь. Да она и не пыталась – его вотчина, его частное пространство. Мало ли какие у человека могут быть личные, интимные дела? Дневник, например! Фотографии, не предусмотренные для семейного просмотра. Она всегда уважала его мир и ни разу не захотела его коснуться. Щепетильность и уважение были выше простого женского любопытства.

Всегда, но не сейчас. Он сам пустил ее туда, куда она не должна была попасть никогда. Никогда. Да и какие там тайны, после пакета с верблюдом! После этого верблюда ей ничего не страшно.

В столе было – разумеется, кто бы сомневался, – все разложено в идеальном порядке: ручки, карандаши, блокноты, вырезки из газет. Магнитофонные кассеты, готовальни советских времен. Старые, дообменные деньги. Кляйстеры с марками. Журналы «За рулем». Пара номеров «Нового мира». Ластики, маркеры, логарифмические линейки. Коробочки с канифолью и припоем. В прозрачном пакете фотографии матери, справка о реабилитации отца. Бабушкина иконка Казанской божьей матери. Маникюрный набор.