Перейдем ко второй истории. Рочестер, Нью-Йорк, 1932 г., разгар Великой депрессии. Вы – старик 77 лет, который провел жизнь, строя свою империю, развивая технологии и поддерживая деньгами библиотеки, симфонические оркестры, колледжи и зубоврачебные клиники, облегчившие существование миллионов людей. Самые счастливые часы вы провели, изобретая фотокамеру, посещая европейские музеи, охотясь, ловя рыбу и плотничая в своем домике в Северной Каролине. Но из-за болезни спины вы больше не можете вести активную жизнь, которая приносила вам такое удовольствие, и каждый день, проведенный в постели, кажется вам насмешкой над тем пылким человеком, которым вы когда-то были. Добрые дни миновали, а все последующие будут делать вас только дряхлее. И однажды в понедельник вы садитесь за письменный стол, открываете колпачок любимой авторучки и пишете следующую записку: «Дорогие друзья, мое дело завершено. Чего еще ждать?» Затем вы выкуриваете сигарету и, получив от нее удовольствие в последний раз, гасите ее и приставляете ствол люггера к своей груди. Врач объяснил вам, где находится сердце, и вы чувствуете в этот момент, как оно колотится у вас под рукой. Готовясь нажать на курок, вы, конечно, не спокойны. Но в некоем высоком смысле вы осознаете, что этот единственный точный выстрел позволит вам расстаться с прекрасным прошлым и избежать горького будущего.

Продолжим. Эти подробности жизни Адольфа Фишера и Джорджа Истмена точны, но суть на самом деле заключается не в этом. Она – в том, что, как существуют вечеринки и спагетти, которые вам нравятся, и вечеринки и спагетти, которые вам не нравятся, также существуют и определенные обстоятельства бытия богатым и бытия казненным, которые делают первое менее замечательным, а последнее – менее ужасным, чем мы могли бы ожидать, будь эти обстоятельства другими. Реакции Фишера и Истмена показались вам такими неправильными по единственной причине: вы почти наверняка неверно вообразили себе подробности их жизни. И все же, не дав себе труда задуматься над этим еще раз, вы повели себя как нераскаявшийся реалист и уверенно основали свое предсказание относительно того, как вы чувствовали бы себя на их месте, на деталях, которые ваш мозг сфабриковал, пока вы смотрели в другую сторону. Ваша ошибка заключалась не в том, что вы вообразили ситуации, знать которых не могли, – для этого, в конце концов, нам и дано воображение. Она была, скорее, в том, что вы трактовали плод своего воображения как точное отображение фактов. Вы – очень хороший человек, я уверен. Но вы – очень плохой волшебник.

Будь у вас в момент зачатия возможность выбирать, вы, наверное, выбрали бы себе другой мозг, нефокусничающий. И хорошо, что никто вам такой возможности не дал. Без фокуса с заполнением у вас были бы схематические наброски вместо воспоминаний, бездействующее воображение и маленькая черная дыра в пространстве, которая следовала бы за вами, куда бы вы ни шли. Когда Кант писал, что «восприятие без концепции слепо»[32], он подразумевал, что без фокуса с заполнением мы не имели бы ничего, хотя бы отдаленно похожего на субъективные переживания, которые принимаем за нечто само собой разумеющееся. Мы видим вещи, которых на самом деле не существует, и вспоминаем вещи, которые на самом деле не происходили, и, хотя это может смахивать на симптомы ртутного отравления, подобное положение – необходимая часть нашей гладкой, без единого шва, такой нормальной реальности. Однако эти гладкость и нормальность дорого нам обходятся. Даже если мы и понимаем – смутно, чисто теоретически, – что мозг наш проделывает фокус с заполнением, мы все равно ждем, что будущее явится таким, каким мы его воображаем. Как мы вскоре увидим, беспокоиться мы больше должны не о тех деталях, которые мозг привносит, а о тех, которые он упускает.

Ужасная ошибка, дочь печали,

Зачем морочишь ты воображенье

Несуществующим?

Уильям Шекспир. Юлий Цезарь[33]

Вскоре после исчезновения жеребца Серебряного инспектор Грегори и полковник Росс нашли и задержали человека, который пробрался в конюшню и украл призового скакуна. Но Шерлок Холмс, как всегда, оказался на шаг впереди полиции. Инспектор спросил у великого детектива:

– Есть еще какие-то моменты, на которые вы посоветовали бы мне обратить внимание?

– На странное поведение собаки в ночь преступления.

– Собаки? Но она никак себя не вела!

– Это-то и странно, – сказал Шерлок Холмс[34].

Собака жила при конюшне, оба конюха проспали кражу, и эти два факта позволили Холмсу сделать одно из его гениальных умозаключений. Как он объяснил позднее:

Я понял важность молчания собаки… Из рассказа… явствовало, что в конюшне есть собака, но она почему-то не залаяла и не разбудила спавших на сеновале конюхов, когда в конюшню кто-то вошел и увел лошадь. Несомненно, собака хорошо знала ночного гостя[35].

Инспектор и полковник знали о том, что произошло, а Холмс знал о том, чего не произошло: собака не лаяла, а это означало, что человек, которого схватила полиция, вором не был. Тем, что он обратил внимание на отсутствие некоего события, Шерлок Холмс отличается от всех прочих людей. Как мы вскоре увидим, когда все прочие люди воображают себе будущее, они редко замечают, что некоторые детали воображение упускает, а упущенные детали – гораздо важнее, чем мы думаем.

Если вы живете в городе с высокими зданиями, то наверняка знаете, что голуби обладают сверхъестественной способностью испражняться именно в тот момент, в том месте и с той скоростью, что изловчаются попасть на ваш самый дорогой свитер. Учитывая их артиллерийский талант, кажется странным, что голуби неспособны научиться некоторым другим, довольно простым вещам. Например, будучи посажен в клетку с двумя рычагами, которые время от времени ненадолго освещаются, голубь довольно быстро учится нажимать на освещенный рычаг, чтобы получить награду в виде семян. Но он никогда не нажимает на неосвещенный рычаг, чтобы получить такую же награду{110}. Голубям не составляет труда понять, что наличие светового сигнала – это возможность перекусить, но они не в состоянии уразуметь, что его отсутствие означает то же самое. Исследования показывают, что в этом отношении люди несколько похожи на голубей. Во время одного эксперимента, к примеру, добровольцы играли в дедуктивную игру. Им показывали набор триграмм (комбинаций из трех букв, таких как SXY, GTR, BCG и EVX). Затем экспериментатор указывал на одну из триграмм и говорил, что она – особенная. Задачей испытуемых было понять, что делало эту триграмму особенной, – то есть понять, как она отличалась от других. Им показывали набор за набором, и каждый раз экспериментатор отмечал особенную триграмму. Сколько же наборов должны были просмотреть добровольцы, прежде чем они находили ее отличительное свойство? Для половины особенная триграмма отличалась тем, что в ней (и только в ней) имелась буква «Т», и этим добровольцам потребовалось просмотреть около 30 наборов триграмм, прежде чем они поняли, что особенной ее делает наличие буквы «Т». Для другой половины испытуемых особенная триграмма отличалась от прочих тем, что в ней (и только в ней) не было буквы «Т». Результаты были поразительными. Сколько наборов триграмм они ни просматривали, ни один из добровольцев этого так и не понял{111}. Заметить наличие буквы было легко, но, как в случае с лаем собаки, обнаружить отсутствие оказалось невозможно.