Гриот тихо вышел, умылся, переоделся, поел, возвращаясь постепенно к обычному укладу жизни в Центре. Затем занял свой пост за столом в большом зале. Там он и просидел вплоть до полдневной трапезы — думал, подсчитывал запасы, принимал всех, кто хотел его видеть. Обычно поток просителей или жалобщиков, сопровождаемых переводчиками (за час или два Гриоту приходилось порой сталкиваться с дюжиной языков), был неиссякаем, однако в этот день они почти не беспокоили его. Солдаты были растеряны. Хуже того, они были напуганы. Все знали, что их генерал, чье внезапное и долгое отсутствие только увеличивало его престиж, совершенно обезумел и пытался поджечь Центр. Они не представляли, о чем и как спрашивать Гриота, хотя каждый из них имел на это право. Гриот сидел за столом; солдаты не покидали своих хижин. Они ждали. Они ждали от Гриота объяснений. И еще сильнее они ждали объяснений от Данна.

Не только солдаты не знали, как относиться к происходящему, не знал этого и сам Гриот. Его чувства к Данну были близки к восхищению и уж во всяком случае превосходили обычное почитание вышестоящего командира. До визита на ферму он днями напролет ухаживал за этим исхудавшим, покрытым шрамами телом, с рубцами на талии, которые могли появиться только от острых шипов цепи для наказания рабов. Что ж, Гриот и сам побывал в рабстве; больше любой другой кары рабы боялись этой тугой металлической цепи. Он видел, как Данн беснуется под воздействием мака, и, если бы не снежный пес, бывший генерал вполне мог убить его.

А что же он чувствует сейчас? Ясно пока было только одно: он, Гриот, создал здесь армию, — да это действительно была настоящая армия, пусть и немногочисленная. Он, Гриот, управлял ею, командовал ею, кормил и одевал своих солдат, строил планы завоеваний. Если Данн умрет, или окончательно сойдет с ума, или снова уйдет и не вернется, то во главе армии станет Гриот. Это, во-первых.

Но, помимо всего прочего, существует и нечто такое, что трудно свести к простому факту или четкой формулировке: это не что иное, как слава Данна (или как еще можно назвать эманации, исходящие из него?), разлетевшаяся до самых далеких городов Тундры. Гриот сам был тому свидетелем. Он ходил в Тундру, переодетый беженцем, преодолевал коварные топи, сидел в трактирах и придорожных харчевнях, долгими вечерами пил нелюбимые им напитки, слушал сплетни на рыночных площадях. Все знали, что старые махонди мертвы, но что им на смену пришли молодые, и это были не просто махонди, а генерал по имени Данн. Кое-кто говорил, что на самом деле его зовут принц Шахманд, но откуда пошли эти слухи? Только не от Гриота! Это все старуха, это она направляла деятельность шпионов, плела свою сеть, которая теперь стала сетью Гриота. Но настоящее имя генерала было Данн, а не то, что придумала старуха. Странно и тревожно было слушать Гриоту эти разговоры. Данн не так долго пробыл в Центре перед тем, как уйти на ферму, а по возвращении очень скоро опять ушел, на этот раз к Нижнему морю. И тем не менее Данну этого было достаточно, чтобы пробудить воображение людей, заставить говорить о себе. В мыслях жителей Тундры он жил особой, не зависящей от него жизнью. Они ждали, что генерал Данн вернет Центру его старую власть и вновь покорит Тундру. Нынешнее же правительство Тундры быстро ослабевало. Все ждали его, генерала Данна. Каким словом можно назвать подобную славу? Это иллюзия, так сказал Шабис. Это блеск пустоты, как болотный газ или зеленоватые огоньки, бегущие над морскими волнами (Гриот однажды видел их собственными глазами). И все же она была всемогуща, его слава. И все же она была ничем. И все же люди ждали генерала Данна.

Гриот создал армию, умелую и дисциплинированную армию, но по сравнению с Данном он был никем, потому что только Данн обладал… чем?

Гриот сидел и раздумывал над этими вопросами, сидел долго и тихо в большом зале — небольшая фигурка под высокими колоннами и изогнутыми потолками, на которых сохранились еще древние краски — ярко-красные, синие, желтые, цвета морской волны. Гриот не придавал особого значения былой пышности обстановки, однако полагал, что она каким-то образом была связана с величием Данна. Была ли? Но почему его так волнуют истинные и надуманные качества Данна, если сам он не очень-то интересуется Гриотом и даже чуть не убил его? Однако Гриот не мог не думать о Данне. Не такая уж длинная жизнь Гриота — суровая и опасная жизнь — не научила его любви и нежности, если не считать той больной лошади, за которой он ухаживал в одном из своих временных пристанищ, но которую пришлось вскоре бросить из-за необходимости вновь бежать и скрываться. Он понимал привязанность Данна к снежному псу. Но теперь Гриоту казалось, что хотя он раньше и любил Данна, то сейчас уже в Данне больше не осталось ничего из того, что он, Гриот, в нем любил. Да и само это слово «любовь» смущало его. Разве можно назвать любовью страстное обожание мальчиком своего боевого командира? Вряд ли. Куда же подевался тот красивый, приветливый, добрый офицер — капитан, а потом и генерал? От того Данна осталось лишь нечто неуловимое — его способность разжигать ожидания людей, которые никогда даже не видели его.

Гриот думал о покрытом ужасными шрамами человеке, которого он нянчил, как… как ту раненую лошадь, чью жизнь он спас.

И Гриота охватывало отчаяние. Ибо генерал Данн, совсем еще недавно сильный здоровый мужчина, превратился в тяжелобольного человека, который сейчас отсыпался, одурманенный маком.

Потом он увидел, что из комнаты Данна вышел Рафф, а за ним — бледный, слабый, неуверенный в собственных силах Данн. Но он, по крайней мере, встал сам.

Он? А кто именно из двоих? Гриот решил, что это настоящий Данн, а не тот загадочный «другой», кем бы он ни был.

Почему Гриот так решил? Откуда у него взялась эта уверенность? А он был абсолютно уверен. Однако в то же время оставались мучительные, разрывающие мозг вопросы, справиться с которыми Гриот был бессилен. Но в его силах заявить: «Это Данн, а не кто-то еще».

Данн сел напротив Гриота, зевнул и произнес:

— Не бойся. Я уже пришел в себя.

(А мог бы сказать: «Другой уже ушел из меня»).

Потом Данн продолжил, но уже совсем иным тоном, искренним и покаянным:

— Прости меня, Гриот.

Неужели он вспомнил, что мог бы убить Гриота, если бы его не остановил Рафф?

— Во-первых, — вдумчиво говорил тем временем Данн, словно отмечая в уме все по пунктам, — во-первых, Гриот, мы должны решить вопрос с твоим званием. Это было глупо — то, что я раньше сказал. — (Опять же, можно было выразиться точнее: «То, что Другой сказал»). — Ты отвечаешь тут за все. Ты все создал. И до сих пор солдаты не знают, как тебя называть.

Гриот сидел в ожидании, страдал — потому что страдал Данн, — смотрел на Данна, который отводил взгляд, потому что у него болели глаза. Гриот видел: свет, падающий сверху, оттуда, где было множество окон, рассыпался на множество ярких лучей. Данн отвернул голову в сторону от сияния и проморгался.

— А ведь у Шабиса я был генералом-стажером… Ты знал это, Гриот? Я и все остальные, кто пришел в армию после Шабиса, — мы все выросли под его началом, мы все были генералами-стажерами. Но называли нас просто генералами.