В конце концов выехали на твёрдое, околотили снегоходы и посадили меня в сундук, так что дальнейшее путешествие я могу описать лишь по рёву и дерготне Валиного снегохода и крикам:

– Ты чо, блин! Смотри хоть, куда едешь-то. Маленько в дыру не влетел! Здесь же промывает!

Или:

– Ёооо! Стой-стой-стой! Валя, ты чо газуешь?! На хрен ты полез сюда?! Не видишь, зелёное всё, водищщу выдавлят, морозы, лёд садится. Ямки заливат. Выпустить, может, его?

– Да не хрен. Пускай сидит. Хе.

– Новая порода – сундучная лайка. Кстати, как агрегат?

– Твой-то? Зверь.

– Покупай!

– Гуска узкая. А ты продавать, что ль, надумал?

– Ну. Чо, погнали?

Наконец меня выпустили, и мы заночевали в избушке. Наутро всё повторилось. В общем, дотрясся я в сундуке до нашей базы. Вечером Курумкан с Валей праздновали приезд, а утром расстались. Курумкан уехал дальше, а мы с Валентином двигались уже тайгой, проверяя и закрывая ловушки.

Валя ехал трудно. Скоростной «малинник» с широченным разносом лыж не вписывался между пихтами и кедрами и всё время застревал. На дорогу понагибало берёзок, одавленных снегом. Вале приходилось слезать и, утопая в снегу, рубить мёрзлые арки. Топор звенел, отскакивал и однажды вылетел из руки в скользкой рукавице, и Валя его еле нашёл в пухляке. Валя наехал на согнутую дугой берёзу и повис лыжами. Берёза лежала: слева комель, справа вершина. Валя срубил правее дороги, и обрубок ствола, на котором висел снегоход, вырвался, выпрямился и сильнее задрал снегоход. Одет Валя был слишком тепло для леса. Он то и дело садился на сиденье и, сняв стёганый треух, тяжко дышал. Тёк пот с красного лица. Лицо полное, круглое, с двойным подбородком. Звал меня, гладил, качал головой: «Смотри, упрел как… А у тебя-то четыре ноги? Четыре? Да? А какая морда у тебя… Какой нос кирзовый, хорошая собака, хорошая… найдёшь мне соболя? Или глухаря? Найдёшь?»

Глухаря я нашёл – прямо на нашей дороге на кедре́. Валя добыл его из своего оглушительного карабина. Подбежал радостный, возбуждённый. А дальше…

Дальше произошло событие незначительное, но для меня символичное. Все вы знаете картину отличившейся собаки: выражение её ворсистой морды, открытой улыбающейся пасти и сияющих радостью глаз, когда она стоит по-над добычей и, уже оттрепав её, нет-нет да пожамкает и лизнёт. И вся ходит ходуном, а когда глухаря или соболя подберут и держат на высоте, прыгает, пытается достать, и как наполнено счастливое это прыганье трудовой гордостью.

Валентин стал меня хвалить, и я, зная, что всё правильно сделал, из вежливости повилял хвостом. А раньше, в самый разгар возни-прыганья, Валентин, собираясь подобрать глухаря, вдруг зашарил по многочисленным карманам, достал из кармана галетку и сунул мне в рот. Я был настолько разгорячён, что поначалу не понял, в чём дело, и отторг галетку, даже не подержав во рту, хотя, возможно, со стороны это выглядело, что я выплюнул, выкинул и отверг, а она отлетела, никчёмная. Хотя в другой раз я бы полцарства собачьего отдал за такую галетку.

Валя, видимо, вычитал в каком-нибудь руководстве про «поощрение питомца лакомством» и, подобрав галету, несколько раз попытался, придержав меня, всучить, всунуть её в горячую пасть, где всему – и зубам и языку – было не до галеток, и я помню, язык её даже выталкивал – насколько несовместима была эта галетка с запахом глухаря, моим азартом и всем духом происходящего. С грозным и героическим падением глухаря, хлопаньем крыльев и сломанной веткой. И с моей нервотрёпкой, ибо я переживал, не смажет ли Валя, зная, как он управляется с «малинником», и опасаясь, что с новым девственным карабином будет то же самое. Да и оптика вызывала сомнения на таком коротке, а Валя полчаса снимал с неё чехольчики и совал по карманам, борясь с молниями.

Старшой в жизни не тыкал нам «лакомства». Во-первых, потому, что для него это наверняка отдавало инструкцией, а во-вторых, потому, что он полностью разделял наш восторг добытчика и был его частью, а подачка выглядела кощунством. Да и несоразмерен красавец-глухарь с галеткой! Калибр разный!

Задним числом я не раз пытался представить, как это выглядело со стороны. Как Валя пытается мне засунуть в рот галетку и вместо порывистого хватающего, вырывающего моего движения встречает отторжение. И как меня прострелило детским ощущением, когда суют таблетку и я её выплёвываю, выталкиваю языком… И как потом жалко стало бедную галетку, но я недолго грустил, зная, как прекрасно съедят её мыши.

Почему я останавливаюсь на этом эпизоде? Потому что мне докладывал об этом Кекс, старшовский кот, к которому перехожу, поскольку больше о походе с Валентином сказать нечего. В его описание я встрял заради галетки. И выходит, она своё взяла.

Так вот, у Старших (так буду называть семейство Старшого) – три кошки: Мурзик, Пуша и Кекс, в имени которого есть детский след, и это понятно. С Кексом мы вместе росли. Нас с Рыжиком щенками тётя Света затаскивала домой, Кекс тогда был котёнком, и мы играли безо всякой неприязни: в ту пору в голову не приходило собачиться (и кошачиться) из идейных соображений. Оба были мировоззренчески девственны.

Во мне дело или в Кексе, но совместные игры не забылись, и бывало, встретившись на улице, мы с Кексом общались запросто, если, конечно, поблизости не было Тагана. Кекс эти беседы любил, тянулся к Собачьему, а я имел политический интерес: поскольку «в и́збу» меня не пускали, через Кекса я мог узнавать, о чем говорится, так сказать, в эшелонах власти и к каким переменам нам, собачьему люду, готовиться.

По приезде, точнее, прибеге в посёлок, а прибег был потому, что сундук сгрузили и я бежал, а Валентин ждал… Так вот, по прибеге в посёлок по волнам, исходящим от Старшого (а собаки к волнам чутки), я понял, что нечто происходит. Вскоре я встретил Кекса, который доложил обстановку. Из его слов, в частности, следовало, что Валентин на меня «нажаловался», что, мол, «да хороший кобелёк, рабочий, глухаря нашёл, но и тоже фрукт, пренебрёг» его «даром и повёл себя невоспитанно», «нос задирает» и так далее. Я уверен, Кекс накрутил отсебятины и таким образом разрыхлил почву для дальнейших отношений. По обыкновению начал ратовать за Собачье и повёл разговор в вечном своём духе: «Эх, ну заставите вы меня на охоту пойти! Конечно, мы тут зажирели…» Мол, нам хорошо: в тайгу ушли, а у него забот и ответственности полон рот, вроде как мы легкомысленные, а он такой отягощённый. И грозно добавил:

– Нынче точно соберусь. Так что готовьтесь. – И добавил другим тоном, будто предыдущую тему он отработал для формальности: – Да, дак вот, про галетку-то всё цветочки, а оказывается, Валя-то неспроста приехал, и дело пахнет… в общем, это больше вас касается… дак вот…

В этот момент Кекс, зашипев, взвился по столбу и шмыгнул под крышу веранды, потому что раздался громовой скрипотопот Тагана, вернувшегося с охраны западных границ нашего участка. Схватив и завалив меня, Таган зарычал:

– Чо с ним тёр? Смотри, ещё раз увижу, даже на варежки не пойдёшь!

И Таган выронил мой загривок примерно так же, как я – знаменитую галетку, и, ядром стрельнув за ворота, уже задирал ногу над чуркой. Зыркнув на пробегавший кортеж младшего Коршунёнка, едущего по воду, и состоявший из трёх псов – двух нормальных и одного хаски, рявкнул: «Чо пялишься? Воротьев не видел? Вали давай!» – и взрыл снег задними лапами, засыпая встречные аргументы.