Люди из соседних домов наблюдали за нашей жизнью с большим недоумением. Но это были, в основном, старики.

Домик стоял на окраине поселка. Кругом – колхозные поля с большим количеством ям, оврагов и канав, а вдалеке лес. До железнодорожной станции топать минут пятнадцать по разбитой грунтовой дороге. Потом ждать электричку до Дмитрова. Потом еще полчаса в холодной электричке. Зимой стояли страшные морозы, теплой и удобной обуви или одежды у нас никогда не было.

В целях конспирации нас распределили в разные школы. У всех были придуманные истории для учителей и одноклассников о том, где наши родители и где мы сейчас живем. Рассказывать правду было строжайше запрещено. Главный постоянно говорил, что у нас много врагов, неизменно стремящихся нас уничтожить, – он называл их сионистами. Если мы отправлялись в поход по трассе, взрослые всегда предупреждали, что нас могут специально сбить наши враги и что мы должны быть очень осторожны не только на обочине, но и вообще в темное время суток. Мне кажется, у меня эта осторожность до сих пор сидит в подкорке.

Для меня придумали такую историю: мои родители – геологи и работают за границей, а я живу у родственников в Дмитрове. Школьные учителя и одноклассники интересовались подробностями— уж больно мы отличались от других детей, – поэтому мне часто приходилось не только врать, но и возвращаться домой окольными путями, тайком садиться в электричку, чтобы никто не заметил, что живу я не в Дмитрове.

В Дмитрове на железнодорожном вокзале, пока ждала электричку, я выпрашивала деньги у прохожих, искала копейки под ларьками, чтобы купить себе сладкий коржик. Мне это было совсем не стыдно.

Учились мы по-разному. Но декларировалось, что мы все отличники и вундеркинды.

При этом, вопреки ожиданиям, нам не разрешили перескочить через два класса, несмотря на то что экзамены за них были сданы официально в тюремном интернате для малолетних мальчиков-преступников в Душанбе. Не знаю почему. Наверное, в целях конспирации. Потом стало известно, что директор этого интерната Ахмед Кучкаров, который был другом и соратником нашего коллектива и который предоставил нам место в своем учреждении, покончил с собой. Говорят, его затравили местные власти из-за этого учебного эксперимента, и он выбросился из окна.

По правде говоря, учеба в интернате была бесполезной, так как двигались мы галопом и ничего в итоге не усвоили. Ну, это я про себя говорю. Про других детей не знаю.

Но теперь в целях конспирации мы все учились в разных школах.

Отношения с одноклассниками были странными. Да и отличались мы от обычных детей. Грязные, во вшах, наверное, мы и вели себя не так, как все…

Дети, которые к тому времени подросли, стали тоже «педагогами-психологами». Их обучили методу слоения, и они начали лечить нас, остальных детей.

Весточка от мамы

Занавесочки в Катуаре

Мы жили в такой грязи, что даже мне, ребенку, было противно. У некоторых девочек начались месячные, и я не представляю, как они справлялись. У нас не было ничего для личной гигиены. Все наши вещи обычно валялись в одной огромной куче, приходилось в ней ковыряться и выдергивать свое. Конечно, вещи часто пропадали, или мы носили чужое. Но считалось, что это все неважно и нельзя придавать этому значения. Держать свои вещи отдельно от других или как-то оберегать их тоже считалось неправильным, будто ты жадный и индивидуалист.

Я всегда пыталась найти некую золотую середину, чтобы давать поменьше поводов ко мне придраться. Мне очень нравилось шить, и однажды я загорелась идеей нашить занавесочек для полок, на которых вдоль нар, где мы спали, хаотично валялась наша одежда. Я подумала, что если занавесочками прикрыть этот хаос, будет красивее. Воодушевившись, я нашла где-то ткань, вбила гвозди, натянула над полками веревочки и повесила на них сшитые на руках занавески. Красные в белый горошек. Я была очень горда собой.

Но меня чуть саму на них не повесили. Когда взрослые это увидели, они страшно возмутились моим мещанским складом ума. Во время публичной порки меня спросили: «Может, ты еще и о теплом сортире мечтаешь?» О, да! Как я мечтала о теплом сортире!