Между комнатой и кухней – коридор, а в нем зеркало, запыленное, но большое. Останавливаюсь, смотрю, пытаясь понять, что же во мне изменилось. Ничего. Те же волосы, только всклокоченные, те же глаза, то же лицо… и остальное все, как прежде. Наверное, это хорошо. Почему-то мне так кажется.

А на кухне беспорядок: пустая бутылка под столом и еще одна, водочная, у раковины, розовое пятно на скатерти, большое, влажное, пахнущее виноградом и перебродившим вареньем, стакан, бокалы потускневшего хрусталя, кусок хлеба и рыбий хвостик сверху.

В моей стране никогда не будет беспорядка.

Рассол нашелся в холодильнике.

– Умничка. – Константин пил жадно, прихлебывая и причмокивая, придерживая стакан обеими руками. – Ты, Баська, умничка… я сразу это понял. В тебе потенциал, держись меня, и тогда…

Он икнул и, поставив стакан на пол, повалился обратно в кровать.

– Что тогда? – Я трогала пальцами горячий пол. Коричневая краска, чуть растопленная солнцем, прилипала к коже. И отлипала, сохраняя следы.

– Тогда все у тебя будет. – Константин погладил меня по спине.

– Все?

– Все, что захочешь. Во Францию хочешь? Или нет, туда не выйдет… ну в Польшу? Или ГДР? В Латвию еще можно. А хочешь в Крым, на море? Ты ж никогда на море не была, верно? А хочешь, в ГУМ поедем? Или нет, я тебе лучше в «Березке» платье достану… только, Бась, ты смотри, не больно-то трепись, я – человек известный, уважаемый. Понимаешь?

Известный и уважаемый. И во Франции был. И на море тоже. Только все равно таким в моей стране места не будет, потому что в моей стране – все настоящие, а Константин фальшивый. И я теперь тоже фальшивая.

К полудню Константин окончательно приходит в себя, выбирается из кровати, надолго запирается в ванной – шум воды и голос, завывающий знакомую мелодию, а я ухожу на балкон, чтоб не слышать ни Костика, ни мелодию. Сажусь на пол – нагретый солнцем, он не неприятен – и, глядя вниз, пытаюсь понять, что произошло. И кто я теперь. Только мысли утомляют, и скоро я просто начинаю смотреть. Машина по-прежнему стоит у подъезда, отливает ярко-красным лаком, а на крыше дремлет черный кот, растянулся мягкою игрушкой, будто неживой. На лавочке сидит женщина с коляской, читает книгу, какую – не видно, а вот из подъезда мальчик с собакой вышел и старуха с авоськой пустых молочных бутылок.

Сколько людей. И никто из них не знает меня. Наверное, это хорошо: если не знают, то и не осудят. Мне бы не хотелось, чтобы меня осуждали. Или Константина – он ведь гений, а гении, они все немножко другие, так Елена Павловна говорила.

А вечером в квартире появилась Настя.

– Ты сдурел! Ты понимаешь, что она – несовершеннолетняя? – Настин шепот, громкий, раздраженный, проникал сквозь стену. Я не собиралась подслушивать, я просто сидела на кухне и гадала, когда мне позволят отсюда уйти. Я не хочу оставаться на ночь и пить вино. Я хочу вернуться на съемочную площадку…

– Ну и что? Да осталось-то пару месяцев… зато…

– Зато ты – урод, не понимаешь, что если Дашка про это пронюхает, то партсобранием дело не ограничится? Да будь ты хоть трижды гений! Четырежды! Но это – уголовщина!

– Да, я гений! – Константин перешел на крик. – Да, Настя, я – гений! И мне это нужно! Огонь, страсть, чувства! Пламя эмоций, которое…

– Которое отправит тебя на скамью подсудимых, – жестко оборвала Настя. Почему она разговаривает с ним в таком тоне? И почему она вообще пришла сюда? Хотя нет, наверное, я даже рада, что она пришла. Она сердитая, но заберет меня отсюда, мне не хочется оставаться, а как уйти, не обидев, не знаю.

– Насть, ну ты ж знаешь, что ничего не будет!

– Ничего я не знаю и знать не хочу. Ты, Костик, меня в свои дела не впутывай, хватит уже…

Я подошла к окну. Сумерки. Серо-лиловые, из той ранней осени, когда еще почти что лето. В моей стране всегда будет лето и иногда весна. А осень… разве что ненадолго. Пять минут или десять. Я подумаю.

Сашенька, Сашенька, Сашенька… имя перекатывалось на языке тающей карамелькой, сладкое. Не «Взлетные», скорее уж «Дюшес»…

– Калягина, соберись! Мы же говорили, как нужно, или ты забыла? – Константин хмурится, но тут же расплывается счастливой улыбкой, он не умеет сердиться на меня, даже здесь, на площадке, хотя я снова ошибаюсь.

Настя вздыхает и обмахивается планшетом, на ее лице равнодушно-отстраненное выражение. Настя больше не приходит в гости. И со мной не разговаривает, и с Галиной тоже, когда я сижу на гриме. Наверное, я чем-то ее обидела, не Галину, Настю, но чем именно? Спросить? Но как? Я немного побаиваюсь этой внезапной холодности.

– Ну же, Басенька, давай еще разок! И ты, Федоров, постарайся, а то стоишь дуб дубом! Чувства покажи, эмоции, огонь, надрыв! Ты же себя ломаешь, переступаешь через заблуждения, которым был подвержен, чтобы идти вперед! Насть, поправь ей платье, а то мятое какое-то!

Настя кривится, но подходит и долго копошится, укладывая юбку аккуратными складочками. Я молчу, глядя на нее сверху вниз. Обесцвеченные перекисью волосы уложены все в ту же аккуратную и чуточку искусственную, похожую на парик прическу. На затылке чуть темнее, отливают желтизной.

– Не вертись, – сквозь зубы цедит Настя, закалывая складки иголками. Замираю и даже не дышу, чтобы не помешать. Нарядное платье из ярко-голубой вискозы жутко неудобно, в нем жарко, а скользкая ткань, прилипая к спине, на поясе норовит перекрутиться.

– Настя, – говорю шепотом, чтобы не услышали, Федоров-то совсем рядом, глядит так, с насмешкой и презрением будто бы, хотя за что ему меня презирать, мы ведь почти и не знакомы.

– Чего?

– Насть, ты извини, пожалуйста, я не знаю, что я сделала, но ты все равно извини… я ведь обидела тебя чем-то, да? Скажи, чем? Или, если хочешь, не говори, но прости… я ведь не нарочно.

– Ох и дура ты, Калягина. – Настя подымается и, одернув юбку, заставляет повернуться спиной. – За что на тебя обижаться? Ты тут ни при чем… ну да, сразу надо было понять, что ты тут ни при чем…

– Эй, вы там не языками чешите, а работайте! – прикрикнул Константин. – Время, время, товарищи! И так из графика выбились! Бася, умоляю, сосредоточься! И ты, Федоров, тоже!

Сосредотачиваюсь, старательно внушаю себе, что Сашенька… да, Сашенька. Я – это Сашенька. Красивое имя, сладкое, как карамелька… нет, Сашенька не любит карамельки, она шоколад любит, «Мишку на Севере» и еще «Красную Шапочку», а духи у нее французские – «Шанель № 5» и платье модное, из последнего номера «Бурды». Сашенька сама шила, всю ночь сидела и шила, потому что ей очень-очень хочется быть красивой, может быть, как Брижит Бардо, ну или хотя бы как Любовь Орлова, но Бардо интереснее.