От каменной стенки печи шел ощутимый жар, что только радовало. Любой побывавший в походе, с ночевками у костра, когда утром лужи покрывает толстой корочкой льда, всегда будет ценить такое неприхотливое тепло.

— А вот и я, попарился всласть, отбили меня вениками!

В раскрытую дверь ввалились густые клубы морозного воздуха, но ее тут же закрыли. Капитан был в белом чистом исподнем, но с таким красным лицом, что стало ясно, что просто изжарился на полке.

— С легким паром, Никита.

— Благодарствую, государь, и вам не хворать. Ох и знатно «Стрельчиха» парит — спину не чувствовал.

— Кто-кто?!

— Настасья, дочь десятника стрелецкого. Батюшка ее в бунте участвовал, ему сам царь Петр собственной рукою голову отрубил во время казней. А семьи выслали из слобод — Меншиков потом землицу и дома продавал, как мне рассказывали, с большим прибытком для себя.

В голосе Огнева не было зависти, а одна лишь сухая констатация факта, причем с явным неодобрением.

— Стрельцы ведь поблизости восстание подняли, в Торопце, вот часть вдов с детками сюда и выслали. Настасью статью красивая, десять лет назад, как в возраст вошла, так замуж выдали. Только мужик ее в болоте чухонском два года тому назад схоронен, надорвался на строительстве Петербурга. Вот и вдовствует, нужду мыкает. Хотя деверь ее, тот, что кривой на глаз, помогает, но ему самому тяжко приходится. Мужиков мало осталось — работников не хватает, а землица ведь труда требует.

— Да уж, сплошные напасти — отца казнили, муж от непосильной работы помер, на руках дети мал-мала меньше. Есть над чем призадуматься, — Алексей потер пальцем переносицу, налил себе взвара, пока Огнев переоделся в свой офицерский мундир, что весь поход не доставал из мешка. А вот шпагу брать не стал — теперь не видел в деревенских врагов.

— Сейчас нам повечерять принесут, и на покой ляжем…

— Не скоро, Никита. Мыслю, староста придет с мужиками — буду с ними о делах говорить. Они ведь знают, что я царевич, опознал меня по лицу тот самый кривой — видел на верфи два года тому назад.

— Уже сказали мне о том, прямо в бане — да все бабы допытывались, каков ты. Слухами о тебе вся земля русская полнится — говорят, что отец твой подменный. Франц Лефорт якобы нашел немчина похожего на Петра Алексеевича и заменил на престоле, а настоящего царя умертвили. Брехня полнейшая, но ведь верят!

— Бабы? Ну ты и жук…

— Так две всего и парили, вдовые. Куда им деваться — а я человек государев, тебя в поездке тайной сопровождаю, вот интересно им стало. Думаю, что и староста местный через них выпытывать решил. Теперь их можно не опасаться, — капитан указал на оружие. — Наоборот, служить тебе будут верно. А еще говорят, что пророчество старцев слышали.

— Каких таких старцев?

— А бес их знает, — выругался офицер, но тут же перекрестился. — Много их тут по всем весям по дворам шастает…

Глава 6

— Ты почто про негоцию свою тайную в Амстердаме в банке Ансельма сказать мне не хочешь, князюшка светлейший?!

Вопрос царя Петра Алексеевича застал Меншикова врасплох. Он только прибыл с Олонецких заводов, а ему не дали и часа для отдыха, перехватили и доставили в небольшой домик на правом берегу Невы, построенный по голландскому образцу. «Сердечный друг» не любил помпезности, жил очень скромно, зато каждый день, с утра до вечера, смотрел на строившийся город. Петербург русский монарх ценил больше всех своих детей, потому что это была его самая заветная мечта, воплощенная в жизнь, ставшая вожделенным «окном в Европу».

— В банке? Какая негоция, мин херц?

Меншиков прибег к испытанному способу прикинуться удивленным, и в тоже время пораженный информированностью царя в деталях, о которых в Петербурге мог знать только он один. Но, видимо, нашелся кто-то еще знакомый с его делами, и донес царю о том.

Но, несмотря на недоуменно вскинутые брови и добродушную улыбку, мысли в голове ходили совсем иные, вроде — «найду и потроха выпущу наружу! Нет, это кто такой ловкий про мои дела пронюхал? Неужели Ансельм, взяв деньги, сам на себя донес, ибо о том могли знать только мы двое?!»

Видимо размышления «светлейшего» отразились в его глазах, потому что царь Петр надвинулся на него, сжимая в руках тяжелую трость с набалдашником. Алексашка, по воровству своему так и не ставший Александром Даниловичем, машинально и привычно втянул голову в плечи, проницательным чутьем догадываясь, что может сейчас произойти.

Отрицать бессмысленно, нужно сознаваться, тогда оставался шанс, что достанется за очередную «проказу» не так крепко — князь начал заботится о своем здоровье, расшатанном пьянками на царских пирах, боями со шведами и прочим непотребством. Все же переносить побои двадцатилетним парнем, имея богатырское здоровье, куда как проще, чем когда ты вдвое старше, да к тому же фельдмаршал.

— Ах, Ансельм, — Меншиков нахмурил лоб, делая вид, что старательно воспоминает, а затем воскликнул:

— Мин херц, да там сущая безделица…

— Безделица?! На полтора миллиона?!

— Врут, мин херц, ей Богу врут! Завистники мои, ябедники, кляузы пишут. Там всего пятьсот тысяч было, а они мои деньги раздули втрое. Врут, мин херц, вот тебе крест!

Петр побагровел, желваки заходили на щеках, он перехватил тяжелую даже с вида трость. Меншиков понял, что его сейчас будут жестоко избивать, но привычный к такому развитию событий, решил побороться за сворованные деньги, ибо резонно считал их давно своими. Бить ведь все равно будут, избежать побоев сегодня не удастся, слишком зол царь, а так есть шанс хоть малую толику отстоять.

— Полмиллиона рублей безделица?! Да я у крестьян последние полушки выжимаю на флот, они мрут от голода, а ты мне про полмиллиона так говоришь с легкостью необычайной! Тебя сейчас жизни научу, ишь ты, возомнил о себе — из грязи в князи вылез!

Петр надвинулся, а Меншиков стал отступать шаг за шагом в угол. То был испытанный маневр — стены примут на себя часть ударов, а другие ослабят. К тому же можно будет прикрыться руками — процедура была с годами отработана и давала хороший результат.

— Полмиллиона — безделица?! Вор! На, получи!

Царь бил со всей злости, норовя ударить по ребрам, но даже в ярости не бил по голове, хотя по зубам раз перепало.

— Мин херц, пожалей! Все верну, ей-Богу верну! Бес попутал! Пожалей, я больше не буду!

Последний выкрик, как и прежде, оказал на царя магическое воздействие. Петр наивно считал, что его наперсник Алексашка, преданный как