– Да ты фашист! – воскликнул Горелов. – У Орловой мощный ум, уникальные аналитические способности, тебе до нее, как воздушному шару до космического спутника, вроде оба летят, но сравнивать их некорректно, обидно для оболочки с гелием.

– Мы задержались с оглашением имени победителя, потому что отдавали работы независимым экспертам, – промямлил Филипп Игоревич, – пять академиков не из нашего вуза, ученые международного значения, столпы науки, получили конверты с докладами. Никаких имен на них, только номера. Мнения были разные, но все пятеро, не сговариваясь, присудили высший балл Орловой. Она единственная, кто набрал двадцать пять очков. У Кратова, при всей моей к нему любви и уважении, всего девятнадцать.

– Она с ними спала, – пошла вразнос сестра ректора.

– Ксения! Опомнись! Академики люди преклонного возраста, – попытался воззвать к логике сестры ректор, – самому молодому под семьдесят.

– Не знаю, каким способом она их обслужила, – продолжала истерику Ксения Игоревна, – но точно всем, чем имеет, порадовала. Я так это дело не оставлю!

– Мама, тише, – попросил Егор.

– До министра дойду, – ярилась Ксения.

– Работа Орловой оказалась лучше моей, – мрачно констатировал Кратов, – я сам виноват.

– Ты талант, а она шлюха! – заорала Ксения. – Филипп! Если эта дрянь поедет вместо Гоши в Виллидж, она наш институт опозорит! Англичане крайне щепетильны. Ляжет Орлова под одного, второго, третьего, ее за сексуальную распущенность вытурят. И больше никого из нашего вуза в Виллидж не пригласят. Наталье можно дать диплом за победу, но ехать в Великобританию на три года следует Егору, за него никому не придется краснеть.

– Фиг вам! – по-детски отреагировал Яков Миронович. – Прямо сейчас позвоню декану Брауну и объясню, что чрезвычайно талантливую девушку оставили в Москве, наградив ничего не значащей бумажкой. А к вам отправили стандартно мыслящего отличника, племянника ректора. Хотите скандал? Вы его получите!

– Она и с ним трахалась! – заорала Ксения. – Я Брауну тоже могу правду сказать!

Яков Миронович повернулся к ректору:

– Вы слышали слова своей сестры? Впрочем, тут полно других свидетелей. Объясните Ксении Игоревне, что ее огульное обвинение я считаю оскорблением и жду официального извинения. Если через сутки Ксения Игоревна не сделает этого, я подам в суд и выиграю его. Вам, Егор, могу посоветовать более тщательно работать над конкурсным докладом, но, мой друг, в науке есть ремесленники, а есть поэты. Вы из первой категории, Орлова принадлежит ко второй. Так распорядилась генетика. Современники говорили, что Сальери работал больше Моцарта, но, увы, гением от трудолюбия он не стал. Смиритесь с очевидным. Вам кажется, что перед симпатичным умным юношей из благополучной семьи легко распахнутся все двери? Не стану спорить, оно так. Но есть храм, в который для вас вход закрыт, а сирота Орлова, дитя без денег и покровителей, легко туда войдет. Она талант, вы нет. Такова реальность. Чем раньше вы это осознаете, тем проще станет ваша жизнь. И последнее. Прекратите сплетничать о Наталье. Она воровка? Наркоманка? Убийца? Похитительница детей? Где хоть какие-то свидетельства ее вины? Украденные вещи, заявление в милицию, разбитая во время пьяного дебоша чужая машина? Ничего нет! Одни сплетни!

– Она спит со всеми, – выпалил Егор, – без разбора.

– И с вами, мой друг? – вдруг ехидно спросил Горелов.

– Нет, – покраснел Кратов, – я не любитель секонд-хенда.

– Значит, уже не со всеми, – констатировал академик, затем повернулся к членам студсовета: – А вы, господа? Кто из вас подтвердит свои отношения с Натальей?

Гробовое молчание было ответом. Яков Миронович взглянул на ректора.

– Полагаю, все понятно?

И снова никто не произнес ни слова.

На следующий день Ксения Игоревна принесла извинения Якову Мироновичу. А институт раскололся на два неравных лагеря, одни, их было большинство, поддерживали Кратова, другие стояли горой за Орлову. На доске объявлений регулярно появлялись дацзыбао со словами: «Орлова берет двести рублей в час». Или «Секс только в извращенной форме. Ваша Натали». Затем кто-то выбросил в Интернет фото, изображающее Орлову в столь неприличном виде, что ректор собрал весь коллектив и сказал: «Если кто-нибудь позволит себе нечто подобное еще раз, мы его найдем и с позором выгоним вон».

Но число противников Наташи было намного больше, чем благожелательно настроенных к ней людей. Маша Кутепова предполагала, что Ксения Игоревна является идейным вдохновителем травли девушки, посмевшей победить в конкурсе ее замечательного сыночка. Если Орлова садилась обедать, то большая часть студентов демонстративно покидала столовую. На лекциях Наташа сидела одна, в библиотеке тоже. Да что там студенты! В вузе работает немалое количество женщин, и многие из них корчили брезгливые гримасы, едва завидев Орлову.

– Я ничего не знала, – потрясенно прошептала я, – почему Натка мне ни словом не обмолвилась?

– Волновать не хотела, – быстро нашла причину Маша.

Меня охватила ревность.

– Но тебе она рассказала!

Маша с удивлением взглянула на меня.

– Я здесь работаю, как от меня происходящее скрыть? Слушай, зачем ты пришла?

Я попыталась изобразить смущение.

– Отложила в магазине, тут неподалеку, сапоги. Денег не хватает, три тысячи. Подумала, перехвачу у Натки.

– Ее сегодня нет, – отрапортовала Кутепова.

– А где она, не знаешь? – задала я вопрос дня.

Маша потерла переносицу.

– Она мне в пятницу что-то говорила… вроде поедет на целый день в библиотеку, куда-то в город… извини, забыла. Или ей надо перед Англией собрать справки… нет Орловой сегодня. Ты ей позвони.

– Натка не отвечает, – протянула я.

– Значит, сидит в читальном зале, – уверенно заявила Маша, – ты ее не ищи. Орловой надо перед отъездом много чего написать. Она с тобой сама свяжется. Не волнуйся, с ней полный о’кей! Извини, не могу тебя выручить, денег всего триста рублей до получки. Ой! Кто-то хочет со мной поговорить.

Кутепова взяла со стола замигавший голубым огоньком сотовый.

– Алло! О! Привет! Как дела! А-а, ага! Нет, нормально. Сейчас не могу, занята! Хорошо! Ладно, успокойся. Ну… ну… я на работе!

Кутепова покосилась на меня, я встала, отошла к окну и сделала вид, что любуюсь на залитую солнцем улицу.

– Спокойно, – тихо сказала Маша, – нет повода для истерики. Поговорим попозже. Миша, не дергайся!

– Нет, я устал! – заорал за моей спиной мужской голос. – Больше не могу так жить! Пусть Войтюк что-то другое придумает! Нет сил! Умираю!

Я обернулась и от неожиданности ойкнула. Пока я, демонстрируя хорошее воспитание, делала вид, что не слышу чужую беседу, в кабинет ввалился не кто иной, как преподаватель психологии школьников, аспирант института имени Олеся Иванко, девичья мечта Ленки Викторовой, белобрысый, смахивающий на поросенка Михаил Петрович Ковалев.