– Смотри, чтоб не попал на кожу! А то будешь ночь блевать и биться в лихорадке. В лучшем случае.

Катя поморщилась.

– Может, ну ее, эту дрянь?

– Ясельки кончились, – сказал Борис как строгий папаша. – Начинаются суровые будни детсада.

– Страшно подумать, что ждет в универе, – прокряхтел я.

Выдернул клинок из стены, качусь кубарем по склону к горе железа, та уже как сеновал.

Ядовитых ножей не так уж много, Катя управилась быстро, потому помогает, ибо настоящий хардкор начался, когда пришлось вытаскивать клинки из потолка, там как назло самые длинные, ценные, из таких в Руинах делают мечи. Вообще, как объяснил Борис, многоножка – основной источник холодного оружия.

– Продадим в городе, – мотивирует Борис. – Купим шмоток, барахла всякого, взамен того, что Тьма поела, даже лучше. Жаль только, мясо у многоножки ядовитое.

– Слава Арху! – прохрипел я Кате, тащим, шатаясь, махину из воротника червя, наверняка, будущий двуручный меч. – А то бы и колбасу эту заставил шинковать.

– И не говори, – выдавила Катя.

– О чем шушукаетесь? Меньше слов, больше дела! А я пока вырежу ядовитые железы, для рынка драгоценность.

На свалку стальных полос упала последняя, начинаем засовывать одну за другой в Борисову торбу, через наши руки проходит такой поток железа, что сеанс в качалке просто, блин, медитация. Держимся благодаря зрелищу, что не перестает удивлять: тяжеленные рейки исчезают в горлышке торбы бесследно, куча весом со слона все меньше и меньше, а торба как была легкой тряпочкой, так и остается.

Когда работа подходит к концу, замечаем, что с Борисом что-то не так. Лежит у костра, под головой рулон плаща, веки опущены, дыхание частое, по лицу катятся прозрачные бусины.

Подходим, присаживаемся рядом.

– Боря, ты как?

– Все в порядке?

Борис улыбнулся, не переставая дышать часто, сигарета в пальцах дрожит, как и ресницы.

– Эту ночь придется вам без меня, детки…

На ребре ладони порез… и пятнышки, как от зеленки, что почти стерлась.

– Зацепило-таки, – усмехнулся он. – Ерунда, доза мелкая. Утром буду как штык. Однако ночку надо потерпеть… Противоядие выпил, но слюни попускать все равно придется…

Ночь была не сахар. Кажется, постарели лет на десять. Отдал Кате пистолет, поручил ухаживать за Борисом, подкидывать в костер углечервей, а сам взял дробовик, встал на страже. Запах крови червя расползался по лабиринту, приглашение для хищников всех мастей, оставалось надеяться, что в запахе есть инфа о ядовитости червя. За стенами время от времени скреблось, урчало, пыхтело, завывало, грохотало, в сумраке входа мелькали тени, а еще огоньки, похожие на блеск жадных глаз.

Мысль, что можем остаться без Бориса, что я сейчас самый дееспособный из всей группы и на моих плечах ответственность за две жизни, превратила меня в каменную статую. Под голодные звуки фауны, похныкивания Кати и стоны мучавшегося в бреду Бориса я простоял с дробовиком вечность, напуганный – и в то же время злобно-холодный, готовый к бою.

Тяжело быть Борисом.

Я проснулся.

И лишь спустя минуту моргания в потолок, подозрительно низкий, дошло, что проснулся. А чтобы проснуться, нужно сперва заснуть. А как я мог заснуть, если торчал на посту как памятник пограничнику?

И вообще, я где?

Осторожно поднимаю туловище, голова чуть не уперлась в потолок, на волосы и лоб налипла пушистая паутина.

Лежу, точнее, уже сижу в продолговатом каменном ящике, напоминает… гроб! Каменная крышка отодвинута, лежит набекрень, прислоненная к стенке саркофага, такую можно поднять разве что строительным краном.

Кровать для вечного сна покоится в темной нише в стене громадного некрополя. Я высунул голову из ниши, глазам стало чуть светлее, рядами таких же камер усеяны все четыре стены, подо мной еще три «этажа» с гробами, а над… со счета сбился, потолок растворяется далеко в черном сумраке. Между камерами торчат факелы в держателях в виде костлявых рук, пламя кварцево-белое, как в трубчатых лампах, колышется медленно, бесшумно.

На дне зала – колонна гробниц, украшенных фигурками, крестами, витиеватой резьбой. В глубине могильного леса в свете костра я различил Бориса и Катю.

Борис сидит на краю гроба, нога согнута в колене, на колене рука с сигаретой, другая нога свисает. Рука подводит сигарету к губам, вторая нащупывает в каменном ящике кость, швыряет в Катю. Та на удивление ловко, как циркачка, отпрыгивает, кость разбивается с глухим звоном, точно глиняный кувшин, бутон осколков, Катя уже прыгает в другую сторону от летящего в нее ребра, вновь глухой звон, и так повторяется много раз.

Между Борисом и Катей горит костер, синевато-белый, как факелы. Приглядевшись, вижу, что костер свален из этих самых факелов, видимо, ребята надергали из стен.

– Эй! – крикнул я, машу лапой.

По мавзолею загуляло эхо, в котором, кажется, можно промокнуть, как в морской пучине.

– О, вот и наш принц пробудился от тысячелетнего сна! – сказал Борис.

– Влад!

Катя побежала к стене, огибая гробницы. Лезу вниз, благо Руины изобилуют уступами и выступами. Спрыгиваю на пол, едва успел развернуться, как в меня влипла Катя, чуть не впечатала в стену, поцелуй яростный, словно обвинение, мол, как посмел так пугать, я чуть не свихнулась.

Борис подходит неспешно, в такт шагам аплодисменты.

– С возвращением в мир живых. Как бы иронично ни звучало в данном антураже.

Крутанулся, обводя руками гробницы.

– Как мы тут оказались? – спросил я.

Пока шли к костру, Борис рассказал, что когда очнулся после яда, мы с Катей дрыхли как суслики прямо на камнях. Пытаюсь вспомнить, как меня угораздило вырубиться, но память расплывается.

– Вас уже облепили плитожуки, – рассказывает Борис, – Катюху немного, а тебя капитально. Вовремя я очухался. Жрать тебя еще не начали, но снотворным обкололи. Вот ты сутки и продрых.

– Сколько?!

– Счастливчик. Выспался досыта, а мы с Катюхой тебя стерегли, покоя не знали, пылинки сдували…

– Да уж, сдували. Бросили в какой-то гроб… Что за место?

– А, не обращай внимания, – отмахнулся Борис. – Еще одна изюминка Руин. Арх питает слабость к таким декорациям: склепы, саркофаги, надгробия… Рассеивает по Руинам как зерна по полю. Видно, хорошо вписываются в древние развалины.

– Стильный бог, – усмехнулась Катя невесело.

– Раньше на такое не натыкались, – заметил я.

– Гробницы от коридоров изолированы, – объяснил Борис. – Почему, не знаю, но такая вот закономерность. Выходов здесь нет, как и входов. Попасть сюда, просто слоняясь по туннелям, нельзя. Только через трещины, бреши, стеклотины или еще каким нестандартным способом.