Есть еще одна категория людей. Они считают, что моя ситуация – это вопрос, а они отлично знают ответ. Мне нужно всего лишь воспользоваться их средствами и мудростью, и я смогу все исправить. Такой человек говорит, что мне нужно больше молиться или стать более сексуально доступной. Мне нужно уйти. Мне нужно остаться. Мне просто необходимо прочесть ту удивительную книгу, которая буквально сотворила чудо в жизни его подруги. Такой человек утверждает, что есть способы разобраться со всей этой неразберихой. Если же считать мою ситуацию случайной, то это означает, что подобное может произойти и в его жизни тоже. Нет, нет, нет! Существует надежная формула хорошего брака. Безопасность такого человека зависит от веры в то, что мы с Крейгом просто не следовали этой формуле. У меня нет сил убеждать его в том, что я ходила на те же семинары и читала те же книги, что и он. Мне не хватает духа сказать, что, возможно, жизнь просто не уважает границы наших четких формул, а знание – это не крепость, способная защитить от боли. «Конечно, – говорю я. – Я обязательно прочитаю эту книгу. Спасибо».

Существуют люди-репортеры. Им хочется узнать все мельчайшие детали моей разбившейся жизни. Между искренней заботой и любопытством существует тонкая грань, и репортеры ее переходят. Они задают неприятные, слишком откровенные вопросы, и их глаза блестят в ожидании ответов. Они не воспринимают мою историю, а включают ее в свою коллекцию. Позже я узнаю, что они почти сразу же передают полученную информацию окружающим, демонстрируя свою фальшивую заботу: «Я так переживаю за Крейга и Гленнон. Слышали, что с ними произошло? Помолитесь за них?» Наша история – это единственное, что мы можем назвать исключительно нашим. Люди, которые крадут ее и используют для развлечения, настоящие воры в худшем смысле этого слова.

А еще есть жертвы. Некоторые сообщают, что узнали о моей ситуации от других, и обижаются, что я не сообщила им об этом лично. Они считали нас более близкими друзьями. Можно подумать, что кто-то, с кем случилась беда, начинает составлять списки и определять, насколько близки ему те или другие люди, чтобы правильно распространить информацию. Можно подумать, что у горя есть этикет. Можно подумать, что матерей, у которых распалась семья, заботит то, как их друзья отнесутся к этой боли. Общаясь с такими людьми-жертвами, я понимаю, что означает фраза «у меня кровь застыла в жилах».

И еще одна категория – представители Бога. Они уверены, что знают, чего хочет от меня Бог. И им кажется, что Бог сам направил их ко мне, чтобы они могли об этом мне сообщить. Господи помилуй!

Через несколько месяцев после переезда в Неаполь я заполняла школьные документы детей и поняла, что мне некого внести в список тех, с кем можно связаться в экстренной ситуации. Вся та свобода, о которой мы так мечтали, обернулась одиночеством. Кто принесет нам еды, если мы заболеем? До переезда мы были частью прихода. Мы жили словно в деревне. Лица взрослых светлели, когда они видели наших детей. А мы знали и любили их детей. Мы стали скучать по всему этому. Мы решили, что настало время пойти в церковь, и остановились на той, что рекламировала себя как лучший выбор для молодых людей. Когда мы пришли туда в первый раз, нас увлекли кофейня, рок-группа и сотни молодых семей, которые выглядели одной большой семьей. Нам показалось, что здесь мы почувствуем себя как дома. Но постепенно ощущение комфорта стало ослабевать. Мне стало неуютно в этой церкви. Здесь не давали слова женщинам, здесь не было представителей других рас. У церкви была политическая программа, защищающая права большинства и не учитывающая интересы бедных и страдающих. Священника больше заботило процветание церкви, чем выживание тех, кто страдал вне ее стен. Я поняла, что эта церковь мне не подходит, и собиралась найти новую. Но тут я узнала о Крейге, и мне понадобились тепло и поддержка.

Через несколько недель после нашего расставания меня хватает за руку женщина, которую я видела в церкви. Мы не были близко знакомы. Я улыбаюсь ей. Она склоняет голову набок с сочувственным выражением лица. «Черт! – думаю я. – Приехали!»

– Можем мы поговорить? – спрашивает она.

«Нет!» – думаю я.

– Конечно! – отвечаю вслух.

– Дорогая, мы в нашем кружке изучения Библии узнали о том, что случилось, – начинает она. – И мы считаем своим долгом рассказать вам об опасности развода. Развод – это не то, что Господь уготовил вашей семье. Мы любим ваших детей, как своих собственных, и не хотим, чтобы они страдали. Господу угодна полная семья. Если вы выйдете из-под Его опеки, Он не станет защищать вас, дорогая. Бог даровал вас Крейгу, чтобы вы помогали ему. Ваш долг – помочь ему в этот трудный момент. Господь дал нам несколько заповедей, которыми мы хотели бы поделиться с вами, если вы не против.

Она начинает рыться в сумочке, а я спокойно смотрю на нее. Но в душе моей сверкают молнии и кипит ярость. Я в ярости от того, что есть женщины, которым церковь твердит, что Бог ценит брак выше, чем их души, безопасность, свободу. Я в ярости от того, что есть женщины, которых учат, что Бог – это мужчина, а мужчина – это Бог. Я в ярости от того, что есть женщины, которым твердят, что их ужасный брак – это крест на всю жизнь.

Я слышу собственные слова:

– Простите, а что, по вашему мнению, произошло?

– Вы же ушли, верно?

Она ждет моего ответа, и на лице ее появляется покровительственная улыбка. Я никогда не понимала, что означает «покровительство», пока эта женщина не показала мне, что ей вовсе не нужно знать, что со мной произошло, чтобы предложить наилучший выход. Она и не хочет знать. И я понимаю, что церкви не нужно, чтобы женщины имели больше информации.

Я смотрю на стены церкви, и на какое-то мгновение яд этого места становится мне очевиден. Эта женщина говорит со мной не как женщина с женщиной. Она говорит со мной как представитель религиозного института. Для этого института очень важно, чтобы мы с ней никогда не поняли, что есть разница между тем, чтобы уйти от мужчины и уйти от Бога. Мы никогда не должны понять, что есть разница между подчинением Богу и подчинением мужчине. Эта тайна хранится в подобных местах за семью печатями: Бог является Богом женщин точно так же, как и Богом мужчин. Это так. Сохранение этой информации в тайне – отрава. Вот почему женщины здесь больше не поют.

Я смотрю в другую сторону и вижу Тиш вместе с ее классом воскресной школы. Тиш замечает меня, и ее лицо светлеет. И в эту секунду я понимаю, что ничего не должна институту христианства – ни своего здоровья, ни достоинства, ни молчания, ни мученичества. Я не должна отвечать этому месту. Я отвечаю Богу, себе самой и этой маленькой девочке. Никто из нас не хочет, чтобы я принимала трусость за силу, сознательное неведение за верность, а зависимость за любовь. Маленькая девочка не хочет, чтобы я умирала ради нее. Она никогда не просила для себя такого тяжкого груза. Она хочет, чтобы я жила ради нее. Она хочет, чтобы я показала ей, что женщина должна не притворяться, что ее жизнь идеальна, а честно справляться с трудностями. От меня она должна узнать, что в этих четырех стенах нет Бога и что люди, собравшиеся здесь, Богом не владеют. Она должна узнать от меня, что Бог любит ее сильнее, чем любой из созданных в Его хвалу институтов. И она узнает это, только если я покажу ей, что сама во все это верю. Она узнает это, только если я сама узнаю это первой. Она выучит свою песню, только если ее мать продолжит петь.