— Ты просила остановить битву, я выбрал самый лучший способ — нападение на обоз.

— Это кто обоз? Я обоз? — За право злить ее каждый день я принимал бы по пять таких оплеух. Дерется как девчонка, кстати. Но какие глаза! Какие вены на шее!

Дерущиеся остановились. Лежали на полу, смотрели на меня. Потом Алеша сбросил Генриха, встал, отряхнулся. Генрих тряхнул кудрями, потер запястья. Глянул искоса и вдруг ударил Некрасова в лицо. Тот упал на диванчик, опрокинулся и замер, ногами в потолок. Катя вскрикнула и бросилась к нему. Обрадоваться победе Алеша уже не мог. Сознание его оставило.

— Вон! Убирайтесь! Вон! Оба! — кричала Катя сквозь совсем настоящие слезы.

— В расчете, — сказал Генрих и пошел к дверям.

Мне лучше, я тут живу. Повернулся и побрел наверх. Траурное лицо было непросто сохранять, вечер мне страшно понравился. Конечно, триумфатором оказался Алеша. Схлопотав по морде, он взял приз «самый несчастный ухажер». Теперь ему достанутся примочки, компрессы из таких легких пальцев, что любой замурлычет. Я старался не думать о неизбежном теперь событии. Совсем скоро в соседней спальне раздастся ненавистный его фальцет. А потом и ритмичные глухие шорохи. Надо было помочь его задушить.

Генрих пропал. Но Катя не уехала. Теперь она не то чтобы с Алексеем и не то чтобы одна. Беда в том, что я отчетливо боюсь ее отъезда. Ходил советоваться с Кешей.

По какой-то сложной формуле доктор психологии высчитал два противоположных фактора. С одной стороны, все прекрасно. До развязки три недели. Не больше. С другой стороны — мое присутствие грозит предприятию. И лучше бы меня удалить на время.

Мне льстили его научные данные. Приятно считать себя помехой чужой любви. Но уезжать я отказался. В конце концов, это мой дом. Именно меня нужно оставить, а уедут пусть все другие. Если Кешины стратегии вступили в борьбу со здравым смыслом, то я с радостью покажу на примере Раппопорта, как именно Генрих душил соперника. Пять минут физических упражнений улучшат кровоснабжение психологического мозга.

— Вот видишь, ты агрессивен. Поэтому лучше уехать. Пойми, остолоп, влюбить Катю в тебя невозможно. Как ни крутись, выйдет по-моему. Она втрескается в Некрасова, потом разочаруется — и все. Ты останешься в своем дворце с умеренно разбитым сердцем. Это лучший выход. Аллилуйя.

— И куда мне ехать? В хрущевку?

— В путешествие.

— Не поеду.

— В Прагу.

— Не поеду.

— Семен Борисович даст «лексус».

— А ему это зачем?

— Мы договорились написать диссертацию по результатам нашего перфоманса. Он станет доктором психологии.

— Передай, пусть засунет свой «лексус» себе куда-нибудь поглубже. В диссертацию. Метафорически, конечно. Только вежливо передай. Пусть распилит на удобные части — и аккуратно так засунет.

Кеша покачал головой. Его расстроило мое упрямство. Я же скрестил руки и ноги в знак твердости. Кеша теребил свой выразительный нос. Он всегда так делает, собираясь кого-то надуть. Натеребившись всласть, заговорил лицемерным тоном:

— Я понимаю, ты надеешься на ее взаимность. Но давай честно, последним чудом было воскресение Лазаря. С тех пор ни поклевки. Что ты ей предложишь? Стать героиней твоих литературных потуг? Смешно! Ее интерес к тебе объясним. Ты месяц ходил по пятам, сопел плотоядно и вдруг все бросил, заперся в кабинете. Конечно, девушке стало любопытно. Но стоит тебе вернуться в гостиную — все пустится на круги своя. Она тут же остынет. Мгновенно. Если на то пошло, ради микроскопической надежды на ее интерес тебе стоило бы уехать. Хочешь, я сам отправлюсь с тобой? Обещаю всю дорогу разговаривать только о ней. Рассчитаем в процентах вероятность твоего с Катей счастья. Она всю неделю будет о тебе скучать. А ты, наоборот, развеешься, заграницу посмотришь… Поехали, ну?

— И сколько мне торчать в твоей Праге? Месяц? Год?

— Неделю. Потом — двигай куда хочешь.

— Что изменится за неделю?

— Потом она улетает в Ниццу. Алеша выиграл участие в каком-то театральном фестивале. Она летит с ним. Сева, о тебе же забочусь. Чтобы не превратиться в героя криминальных хроник, не капризничай, уезжай.

— Тем более не понимаю. Если у них все прекрасно, зачем мне куда-то тащиться?

Кеша посмотрел внимательно, снова схватился за нос.

— Есть проблема. Некрасов заигрался и сам втрескался. И, как всякий влюбленный идиот, он становится уныл. У него собачьи глаза и слюна капает. Кате с ним скучно. Того и гляди, она его спровадит. То есть, она его и так спровадит, но сейчас рано.

— Вот теперь я точно никуда и не поеду.

— Ну и отлично. Молодец. Этого я и добивался.

— Не понял?

— Ничего. Не важно.

— Нет, ты скажи.

Тут Кеша принял загадочный вид и совсем замолк. И совершенно непонятно стало, как надо действовать, чтобы ему навредить.

В самом узком месте Латвию можно пересечь за сорок минут. Литву наискосок проскочили за три часа. А потом началась огромная Польша, где на лошади было бы быстрей.

Поляки содрали весь советский асфальт, символ рабства. Теперь кладут новый, демократический. Всюду пыль, дым, унылые паны с лопатами. По стране путешествует сумасшедший экскаватор № 5672. Да снизойдет чума на его водителя. Он угнал рабочий инструмент и колесит по миру. Если бы дальнобойщики его поймали, он стал бы самым похожим на отбивную трактористом на свете. Обогнать его невозможно, он широкий и петляет. Навстречу петляют такие же трактора и за ними другие бедолаги. Мы нагляделись всласть на польскую природу. От зевоты болели челюсти. Я выучил зад экскаватора так, что смог бы рисовать его в полнейшей темноте, не просыпаясь, без бумаги и карандашей.

Путеводитель описал путь до Праги как двенадцать часов неспешной езды. И ни слова не сказал ни об армии литовских радаров, ни о польской бульдозерной хунте. К вечеру были под Вроцлавом. Кондиционер устал и отключился. Сколько ни били его по кнопкам, прохладу он не включал. Меня уже бесило все — светофоры, люди, бессмысленность горизонтальных перемещений. Но особенно — крошечный мочевой пузырек Иннокентия.

— Потерпи до Германии, а потом еще чуть-чуть, — говорил я Раппопорту. В Чехии прекрасный выбор кустов. Рай для писающих мальчиков.

Измотанный жарой и дорогой, я и сам мечтал выключить мотор, упасть и долго, долго плакать. Тут-то Кеша и назвал меня шизоидом. Он выпил пива за обедом. Случайно, не желая никому зла. И теперь отказывался прекращать работу почек усилием воли. Он всего лишь психолог, а не йог. И тем более не японский кондиционер.

— Что-то давление растет в глазных яблоках, — пошутил он.