– А остальные? – я от зеркала отвернулась.

И ярость ушла.

Была вот. И сгинула. Куда? Как? Не важно. Главное, что теперь навалилась тоска, и такая, что хоть волком вой. Выть я не стала, но вот рог о стену почесала. Надо же, чувствуется… и чесать приятно. Я даже зажмурилась от удовольствия.

А в зеркале появилась островитянка, которая с мрачным видом расхаживала по комнате. Влево вот. Вправо. И снова влево. Комната у нее была просторною, хотя и прочие не в тесноте ютились, а еще пустой. Может, оттого, что явилась она без слуг, служанок и куаферов? Надо будет, к слову, отправить кого. Может, конечно, местный люд тонкостей этикета не знает, но, сдается мне, и сама дева не больно-то избалована.

Так что…

И про наряды спросить.

Или неудобно о таком спрашивать? Она-то второй день кряду носит просторную юбку и блузу, вышивкой украшенную. Вышивка-то, конечно, красивая, но вот по сравнению с остальными смотрелась островитянка откровенно бедной.

Это её мучит?

– Три есть, а четвертая и пятая? – я погладила стену рядом с Зеркалом. – Извини. Что-то я распсиховалась.

Зеркало мигнуло, отразило степнячку, что вытянулась на постели. Главное, ровненько лежала, прям как в саркофаге. Даже мелькнула дурноватая мыслишка, что и она вдруг того… но нет, моргает вроде.

И цветок на груди гладит. Цветок такой… внушительный.

Монструозный, я бы даже сказала.

Мясистый стебель и такие же лепестки темно-желтого цвета. И главное, не покидает ощущение, что не стоит в этот самый цветочек пальцы совать. Отхватит. Но это так, зависть, наверное.

Точно, зависть.

Они молоды. Красивы. И принцессы. Настоящие. А я кто? Пожирательница душ?

Ну-ну.

Смех один…

И цветов мне не дарят.

А в зеркале отразилась Мудрослава Виросская. Сидела она в саду, и на плече её устроился тот самый попугай-матерщинник, который что-то явно наговаривал на розовое ушко принцессы. Она же слушала весьма рассеянно.

И к лучшему.

Мало ли чему он научит. Потом доказывай, что случайно оно и вообще разобраться надо, кто и кого там чему учил. Но внимание мое привлекло иное.

Цепочка, что обвила руку принцессы.

И камень на ней. Темно-синий, вытянутый, похожий на каплю. Очень и очень красивый камень.

Что за он?

Я протянула руку к зеркальной глади, желая прикоснуться к этому чуду. А камень даже в отражении показался просто-таки удивительным. Но поверхность зеркала вдруг пошла рябью, и принцесса исчезла. Вместе с камнем и попугаем, что характерно.

А стекло вдруг вздулось радужным пузырем, внутри которого заклубилась тьма. И этой тьмы становилось больше и больше. И надо было позвать на помощь.

Или просто.

А я стояла.

Смотрела. Стояла и смотрела, завороженно, не смея шелохнуться, боясь даже дышать. И в какой-то миг там, в клубящейся тьме, появилось лицо. Оно слепилось на долю мгновенья.

Женское.

Красивое. Знакомое такое. И пузырь стекла натянулся. И я подумала, что он все-таки не выдержит, лопнет, и тогда… тогда случится страшное. Женщина по ту сторону улыбнулась.

Предвкушающе так.

А потом исчезла. И она, и замок, и… и все-то… и только тогда я поняла, что снова могу дышать. И главное, я жива.

Все еще жива.

– Т-твою… – я выдохнула. И оперлась руками в стену, которая, как показалась, тоже дрожала. Мелко. Испуганно. – Твою же ж… что это вообще было?

Ответа я не дождалась.

В лаборатории царила привычная тишина. И Ричард наслаждался ею и покоем, казалось бы, уже позабытым. Надо же. Еще недавно ему казалось, что в замке слишком уж тихо и мертво.

Не угодишь, называется.

– Мне не нравится твоя улыбка, – проворчал Ксандр, вытирая руки ветошью, пропитанной в травяном настое.

– Чем?

– Неуместностью. Знаешь, нормальные люди не улыбаются, глядя на совершенно посторонний труп.

Труп лежал тихо и смирно, как трупу, собственно говоря, и полагалось.

– С другой стороны, – Ксандр вздохнул. – Где они существуют, эти условно нормальные люди…

И в этом тоже была своя правда.

Ричард тоже руки вытер. И приступил к делу, стараясь сосредоточиться именно на нем, а не… от демоницы остался легкий запах трав и еще камня. И этот запах, возможно, существовавший исключительно в воображении Ричарда, изрядно мешал процессу.

Хотя…

– Кто из них тебе нравится? – Ксандр, подававший инструмент, нарушил молчание.

– Не знаю.

– Это плохо.

– Они только-только прибыли.

– Вот-вот, и потому чем раньше ты определишься, тем лучше.

– Для кого?

– Во-первых, для тебя. Определенность, она нервы успокаивает. Во-вторых, для нас тут. Лишним торжественно вручим подарки. Подпишем договора о вечной дружбе и отправим по домам. Станет тихо и хорошо.

Звучало на редкость… привлекательно.

Ни слуг, ни рабов, ни служанок с фрейлинами и непонятного назначения девицами, что на Ричарда взирали с благоговейным ужасом, но при всем том ужас этот совершенно не мешал им подглядывать.

За Ричардом.

– В-третьих, для них. Это они сейчас смирные, приглядываются, что к тебе, что друг к другу. А как приглядятся, начнут козни строить, интриги плести, одна другую выталкивая. А там уж до чего дойдет, то и не предскажешь. Женщины – существа опасные.

Старуха и вправду была мертва.

То есть, в том смысле, что смерть её наступила давно, и это обстоятельство, весьма странное, позволило не отвечать.

– Посмотри, – Ричард указал на почерневшее, словно обугленное, сердце. – И тут…

Часть органов истлели, часть тьма лишь затронула, некоторые и вовсе преобразовываться начали.

– Надо же, – Ксандр склонился над распахнутым нутром и ноздри его дрогнули, а по лицу будто судорога прошла. Он оскалился и попятился, беззвучно рыча.

– Стой! – Ричард поднял руку. – Что с тобой.

– Это… – Ксандр дернул головой и успокоился, столь же быстро, сколь изменился вновь. – Ты не чувствуешь?

– Что именно?

– Тьма, – он закрыл глаза, ставшие темными, что окна в бездну. – Она была мертва, верно. И начала перерождаться. Во что – сложно сказать, степная нежить может изрядно отличаться от той, что привычна нам.

Ксандр сделал вдох.

И выдох.

Снова вдох.