Зал театра «Золотой шар» оказался шестиугольным. Одна из граней шестиугольника была непропорционально велика, там располагалась высокая сцена. Остальные грани были образованы двухъярусной галереей, заставленной креслами; внизу же, в партере, сидений почти не было. Там толпились бедняки — море голов; они шумно переговаривались и с нетерпением глазели на сцену. Богачи тем временем, брезгливо пробираясь через эту толпу, заполняли ложи нижнего и верхнего яруса. Там, куда ни глянь, посверкивали богатые одеяния и лоснились сытые лица.

Оглядевшись, Лайам прошептал Кессиасу:

— Думаю, мы смотримся среди них как бельмо на глазу.

Он имел в виду простую черную тунику эдила и свой повседневный наряд. Кессиас рассеянно кивнул, потом нехотя возразил:

— Да нет, пожалуй. Тут всем на нас наплевать. Все эти магистры ремесленных общин и торговых гильдий, купцы и богатые держатели лавок так разоделись, чтобы произвести впечатление на своих подмастерьев, подручных и прочую мелюзгу. У вас же нет ни наемных работников, ни слуг, да и я надеюсь, что никто из моих стражников здесь не ошивается — а если кто и ошивается, то я ему голову оторву. А главное, — добавил эдил, чуть поразмыслив, — им надо покрасоваться друг перед дружкой. Думаю, ни вы, ни я в этом не нуждаемся.

Лайам стал обдумывать это суждение. Попутно он с ленивым любопытством оглядывал театр. Огромная кованая железная люстра напомнила ему большие театры Торквея, равно как и планировка сцены, с ее тяжелым занавесом, нишами и небольшими балкончиками по бокам. Лайам вспомнил спектакли, которые ему довелось повидать в метрополии в годы студенчества, и подивился, что такое захолустье, как Саузварк, может похвалиться театром, почти не отличающимся от театров столицы. Конечно, здесь кровля была соломенной, но все же имела очертания свода, а сцена, обшитая простым деревом, в конструкции не уступала своим, отделанным мрамором, сестрам. К тому же все, чего «Золотой шар» недобирал в пышности, он возмещал за счет воодушевления зрителей.

От театров Торквея веяло скукой; казалось, что там не дают представления, а отдают дань раз навсегда заведенной традиции, и зритель себя там вел уравновешенно и благочинно. Здесь же, в Саузварке, публика просто бурлила; зрители, нетерпеливо переговариваясь, не могли дождаться начала. Лайаму сделалось любопытно, что же за пьесу будут играть. Он не удосужился вовремя поинтересоваться об этом у Кессиаса, но только Лайам собрался открыть рот, по театру словно пронесся порыв холодного ветра. Он с ревом пошел со стороны сцены, промчался над головами стоящих зрителей, сделал круг по галерее, поднимаясь вверх, — почти зримый в своем громогласном шествии, — и разбился о люстру. Пламя сотен свечей затрепетало и заметалось, отбрасывая причудливые тени и угасая. Затем ветер стих так же внезапно, как и возник, оставив примолкших зрителей в полнейшей темноте.

— Смотрите, — шепнул эдил, дотронувшись до руки Лайама. От неожиданности Лайам инстинктивно дернулся, но продолжал вглядываться во тьму — в ту сторону, где, по его представлениям, находилась сцена.

Там уже начал разливаться ясный, чуть желтоватый свет, вроде того, что освещал дом Тарквина. Постепенно он залил пространство сцены; из темноты стали проступать лица зрителей — одни лишь лица, выхваченные из окружающей тьмы. Кто-то нетерпеливый выкрикнул: «Плутишка Хорек!» — и весь партер тут же отозвался радостными аплодисментами и свистом. В расширяющийся круг света вступил полный мужчина в наряде шута и замер в задумчивой позе.

Затем, проделав серию полупристойных жестов, мужчина объявил, что он и есть тот самый Плутишка Хорек, которого никто на свете не любит. Новый шквал одобрительных возгласов явственно показал, что это не так. Актер, живо жестикулируя, прочел пролог, в котором вкратце описывалась интрига пьесы, ради комического эффекта коверкая и переставляя слова. Зрители отвечали взрывами хохота. Кессиас смеялся вместе со всеми, и даже Лайам улыбнулся, глядя на ужимки шута.

Неизвестно откуда берущийся свет померк, а затем вспыхнул снова — теперь он походил на свет летнего солнца. На сцену вприпрыжку выбежала стайка актрис. Согласно сценарию, они должны были изображать юных придворных фрейлин; они делали вид, будто собирают цветы в лесу. Потом к ним вышла принцесса. После нескольких вступительных и малозначащих фраз принцесса объявила, что ей хочется танцевать, и внезапно театр заполнила музыка — медленная и мелодичная. Принцесса — она была одета в короткое шелковое платье с прозрачными вставками — выступила вперед и закружилась по сцене. Фрейлины выстроились полукругом, почтительно наблюдая за ней.

«Она похожа на Лонса», — вдруг подумал Лайам. Танцовщица действительно очень походила на молодого красавца, досаждавшего леди Неквер, только черты лица ее были более благородной чеканки; ее блестящие золотистые волосы волной ниспадали на плечи, а смелое волевое лицо наводило на мысль о страстной и сильной натуре.

Тем временем музыка несколько изменилась — она сделалась более быстрой и экстатичной. Девушки одна за другой начали присоединяться к танцу, повторяя движения танцовщицы. Та же, в свою очередь, изменила манеру танца, постепенно освобождаясь от рамок условностей. Чистая, наивная в своей прелести пасторальная аура, витавшая поначалу над сценой, исчезла, и танец фарфоровой куколки сделался танцем плоти. Короткое платье принцессы выглядело теперь бесстыдно коротким, оно открывало взорам замершей публики все изгибы трепещущих бедер. Платье уже ничего не скрывало, оно лишь вторило всем дразнящим извивам, всем выпуклостям летящего тела, оно вилось вокруг него, словно живое пламя, и актриса порой казалась совершенно нагой.

Лайам неотрывно смотрел на сцену. Он был очарован и в то же время шокирован откровенной сексуальностью танца. Он изумленно вздохнул, когда изнемогающая красавица замерла, упав на колени, — раскрасневшаяся и задыхающаяся, — и лишь ее волосы золотым пламенем еще летели куда-то, но уже завершали полет.

— Да, неудивительно, что магистры ремесленных общин жалуются, будто театр разлагающе действует на их подмастерьев, — пробормотал Кессиас. Зрелище впечатлило его не менее, чем Лайама.

Лайам собрался было ответить, но тут его внимание привлекла появившаяся на сцене фигура. Да, это был Лонс, он шел к танцовщице. Лайам с силой втянул воздух сквозь зубы и подался вперед, к бортику ложи.

— Что? — мгновенно отреагировал Кессиас. — Это и есть наш менестрель?

Лайам отмел вопрос взмахом руки. Он смотрел на актера. Тот тем временем пересек сцену и помог танцовщице встать. Пошел очередной эпизод представления. Сначала Лайаму показалось, что Лонс и танцовщица изображают любовников, но логика эпизода помогла ему уяснить, что это брат и сестра. Когда эпизод закончился, свет снова померк. Лайам откинулся на спинку кресла и задумался. Кессиас нетерпеливо ткнул его в бок.

— Ренфорд, что вы молчите? Это наш менестрель или нет?

— Пока не пойму. Мне нужно к нему присмотреться.

Эдил нетерпеливо фыркнул и вновь повернулся к сцене.

Сравнивая Лонса — он играл принца — с актрисой, игравшей принцессу, Лайам окончательно уверился, что они связаны близким родством. Это открытие было почему-то ему неприятно. Лайам почувствовал, что его неприязнь к актеру растет. С другой стороны, его сестра просто обворожила Лайама, впрочем, — он вынужден был это отметить, — как и любого из присутствующих в театре мужчин. Она была потрясающе привлекательна; ее яркая броская красота полностью затмевала скромную прелесть леди Неквер. Лайам мысленно поставил двух женщин рядом, потом так же мысленно поместил между ними Лонса.