Было без пяти восемь. Без всякой связи с предыдущим, как часто бывало в последнее время, Дамарис подумала: «О, я должна ее получить!» Степень доктора философии — сколько же ей пришлось потрудиться для обретения вожделенной степени! Фу! Какая вонь!

Запах, внезапно накативший ужасной волной, почти ощутимо толкнул ее и едва не поверг в обморок. Мелькнула мысль, что это, наверное, как-то связано с новыми домами: может быть, использовали какой-то гнилой материал. Надо что-то сделать: привлечь городской совет. Возможно, внизу будет не так отвратительно. Окна столовой выходили на другую сторону. Надо спуститься и посмотреть.

Но стоило ей сделать первый шаг, как свет в комнате померк. Мрак в мгновение ока поглотил комнату. Перемена случилась внезапно; Дамарис, все еще морща нос от отвратительного запаха, обернулась посмотреть, что за темное облако закрыло небо. Вот тут обморок и надвинулся на нее вплотную.

За окном было… что-то. Через открытое окно в комнату просунулся ужасный клюв. На подоконнике угнездилось самое отвратительное существо, которое Дамарис только могла вообразить. У него было два огромных крыла и жуткие красные глаза. И запах. Дамарис смотрела на страшилище с открытым ртом и в отчаянии думала: «Мне это снится». Однако мерзкое видение не исчезало. Оно таращилось на Дамарис, подрагивая крыльями и целясь в нее клювом, будто намеревалось клюнуть. Потом клюв распахнулся, обнажив громадные зубы. Дамарис попятилась, уперлась спиной в стол и замерла. Что-то в ней говорило: «Этого не может быть», а что-то другое возражало: «Так вот же оно». Наверно, она перетрудилась. Это было… это было как круги перед глазами. Оно… о боже, оно двигалось. Оно приближалось… оно… нет, оно влезало в дом! Она не могла понять, как это может быть: окно то ли разбилось, то ли растаяло, то ли еще что, но оно явно стало ближе. Клюв теперь был не более чем в ярде от нее, гигантские кожистые крылья раскрылись уже в комнате. В окутавшей ее вонючей тьме она не могла разобрать, где комната, а где этот кошмар, и отчаянно рванулась назад, кое-как перебравшись через стол. Бумаги разлетелись по полу, книги, ручка — все разлетелось в стороны, когда Дамарис Тиге, впервые за все эти годы не вспомнив о своей работе, вскарабкалась на стол и как-то переползла через него. Чудовище стояло на месте и внимательно наблюдало за ней, только крылья неторопливо раскрывались и складывались. Дамарис как могла скорчилась, бочком пробираясь к двери, нащупывая ручку, отчаянно взывая к Энтони, к отцу, к Абеляру, к Пифагору и опять к Энтони. Если бы только Энтони был здесь! Наконец она ухватилась за ручку; конечно, этот клюв, эти глаза, эта вонь — эта тошнотворная и всепроникающая вонь! — были сном. Она спала, сейчас она окажется за дверью и там проснется. Вот сейчас! Красные глаза алчно взирали на нее. Она вылетела за дверь и с грохотом захлопнула ее за собой.

На площадке она облокотилась о перила и попыталась как-то прийти в себя. Впервые в жизни она отчаянно нуждалась в ком-нибудь, желательно, конечно, в Энтони. Но она сама прогнала Энтони сегодня утром. Тогда в отце. Но отец ее совсем не понимает. Ну хоть кто-нибудь! Лишь бы не один на один с клювастым кошмаром. «Ну я и дура», — подумала она. Как насчет того, чтобы все-таки прийти в себя? И… и что это еще за шум? Она взглянула наверх.

В окошко над ее головой просунулась часть крыла. Раздался скрежет, треск, опять скрежет, крыло исчезло, а на его месте показался зубастый клюв. Дамарис завопила от ужаса и бросилась вниз по лестнице. «Отец! — кричала она. — Отец!» — и тут же увидела отца прямо перед собой в прихожей.

Он безмятежно смотрел на дочь, по-прежнему пребывая в отрешенности, сошедшей на него в последние дни. Дамарис ухватилась за него, что-то бессмысленно бормоча и непрерывно всхлипывая. Она боялась оглянуться и смотрела только на отца: он знает, он понимает, он что-нибудь обязательно сделает, ведь сама она ничего сделать не могла. Но уже через пару минут ей стало казаться, что все эти причитания напрасны. Он все так же отрешенно смотрел на нее и сказал только: «Да, да. Я боялся, что ты ударишься». Видно было, что сами слова дались ему с определенным усилием. Затем, словно освободившись от ее присутствия, глаза его опустели, а голос изменился. «А! — пробормотал он. — А!» — и легонько оттолкнул ее, как будто она ему мешала, подтолкнул назад, к источнику гнили, волной катившейся сверху.

Руки Дамарис безвольно упали. Перед ней стоял какой-то незнакомец. Он равнодушно отвернулся от Дамарис и стал неторопливо подниматься по лестнице, по которой она только что скатилась вниз. Дамарис дико закричала, пытаясь предупредить его, но он не обратил на крик ни малейшего внимания. Он уходил от нее, погруженный в какие-то свои раздумья, отринувший все и отринутый всем, кроме увиденной им истинной красоты. Дамарис не осмелилась последовать за ним. Вместо этого она попробовала убежать. Но оказалось, что ноги перестали ей повиноваться. Они словно прилипли к полу, да и пола-то никакого не было, вместо него образовалась сырая трясина; сил не хватало, чтобы вытащить ноги и заставить их двигаться. Она посмотрела вниз: пол был наполовину полом и наполовину болотом, хлюпающей зеленью, островки которой на глазах росли, сливаясь друг с другом. Она взглянула вверх и увидела очертания стен и потолка, но виделись они почему-то словно в тумане и — что уж совсем невероятно! — на фоне открытого пространства, обширной пустой равнины, тянувшейся далеко вперед и на горизонте сливающейся с тяжелым огненным небом. Дом стал лишь бледным очертанием, вся его основательность исчезла, и в воздухе только слегка проступали нечеткие контуры. Даже в помраченном состоянии Дамарис поразило, что открывшаяся равнина откуда-то ей знакома. Прямо перед ней за входной дверью сверкала вода. Она кое-как вытащила ноги из трясины. Память силилась вспомнить название этого места. Она никогда его не видела, но все же знала — о, она отлично его знала, и крошечная фигурка, двигавшаяся в ее сторону издалека, все же была человеческой. Она попыталась всмотреться, но тут же ее отвлекли знакомые звуки. Дамарис взглянула вверх. Все тот же кошмар парил теперь высоко над ней. Контуры прежней реальности растаяли окончательно, осталось только болото и птеродактиль, описывающий зловещие круги в небе. Видимо, Дамарис впала в ступор. Страх не мог увеличиваться бесконечно. Она беспомощно стояла и только с дикой надеждой следила за приближающейся фигурой, все больше замечая в ней что-то знакомое.

Человек шел быстро: это был мужчина, завернувшийся в какой-то широкий плащ, лысый — нет, не лысый, а с выбритой на голове тонзурой. Подсознание подсказало — это средневековый священник, а в следующий миг она узнала его. Это был… это был Пьер Абеляр, по-прежнему обуреваемый философскими страстями. На ходу он пел песню, которую сам же и сочинил:

O quanta qualia sunt illa Sabbata.[38]

Под разгневанными небесами, в этой пустынной земле голос его звенел радостью. Дамарис бросилась ему навстречу и попыталась заговорить. Голос подвел ее; горло издавало только какие-то нелепые звуки. Огромная тень птеродактиля только на секунду накрыла и Дамарис и невероятного путника. Только на миг… но этого хватило для новой зловещей перемены. Лицо приближавшегося человека разительно изменилось. Теперь он был похож на омерзительный труп, тоже издававший звуки: он выкаркивал незнакомые и бессмысленные слова в ответ на ее собственное карканье. Individualiter, essentialiter, categoricum, differentia substantial[39]— кар, кар, кар. Он приближался к ней, а она пыталась убежать, и тут на них обоих снова пала черная тень. Дамарис взвизгнула, споткнулась, упала, и что-то схватило ее.