хомут. Так, в конце XIX века арзамасские крестьяне Нижегородской губернии надевали на шею кликуши конский хомут либо обматывали канат от колокола вокруг ее талии. Прежде чем накинуть хомут на кликушу, орловские крестьяне пытались в качестве дополнительной меры еще и осенить голову одержимой крестом[264].

По данным Д. Ушакова, этнографа XIX века, крестьяне Тульской губернии объясняли, что на бесов действует крестообразная форма хомута[265]. Но Ушаков не отметил того, как органично крестьяне апроприировали крест, который, согласно Русской православной церкви, был «хранителем, стражем и гонителем демонов»[266]. Учитывая, что русские крестьяне надевали те же упряжь или хомут на преступников в качестве наказания за их девиантное поведение, предполагаемый благотворный эффект этих предметов в случае с кликушами свидетельствует о том, как много символических значений придавали в русской деревне XIX века ограниченному количеству материальных объектов[267].

Еще один прием контрмагии считался действенным для выявления у жертвы одержимости дара ясновидения. Жители Николаевского уезда Самарской губернии, Калужской, Пензенской, Орловской и Вятской губерний иногда вместо хомута вешали на шею кликуши замок с ключом[268]. Символизм этих предметов может объяснить гравюра XVIII века под названием «Изгнание трех бесов неким святым». Картинка изображает демонов-«замыкальников», только что изгнанных из человека, а текст гласит: один запирает сердце грешного человека, чтобы оно не могло раскрыться, второй смыкает его губы, чтобы он не мог покаяться в грехах, еще один замыкает его кошелек, чтобы научить грешника жадности[269]. С точки зрения крестьян, поучительная картинка не была метафорой. В их понимании ключ мог открыть не только правду о личности ведьмы, испортившей кликушу, но и знания о будущем окружающих.

Как и их западноевропейские коллеги, русские одержимые считались ясновидящими. Они могли рассказать крестьянским девушкам об их суженых, помочь выбрать здоровую скотину для покупки, указать, где находятся потерянные предметы или назвать имя вора[270]. Во время ащепковской эпидемии 1898–1899 годов заявление двух кликуш «опять приехали тревожить нас» сильно напугало сельских жителей, когда на следующий день в деревню прибыло «начальство» – психиатр и исправник. Крестьяне убедились в пророческом даре кликуш[271]. Статус ясновидицы наделял женщин-кликуш такой властью, которая никак иначе не была возможна в патриархальном укладе деревни.

Хотя крестьяне проявляли сочувствие и пытались помочь одержимым при помощи приемов контрмагии, они не верили, что все кликуши действительно одержимы. Прежде чем добровольно стать участниками драмы одержимости, они должны были убедиться, что припадки были подлинными. Но стоило крестьянам заподозрить кликушу в притворстве, вся важность события оказывалась под угрозой, сценарий драмы разваливался из‐за стыда, гнева и взаимных обвинений[272]. Например, в конце XIX века жители Ащепкова несерьезно отнеслись к заявлению Василисы Алексеевой о своей одержимости, пока ее припадки не стали учащаться и усиливаться. Обвинив уважаемого члена сообщества в ведьмовстве и насылании порчи, Василиса не встретила особого доверия. Более того, некоторые соседи были обижены ее высокомерием, проистекавшим из того, что она пожила в Москве. Однако, как только другие жители Ащепкова начали испытывать симптомы одержимости, большинство, если не все, давнишние сомнения касательно одержимости Василисы были развеяны[273].

Попытки властей развеять миф об одержимости с помощью утверждений, что все кликуши на самом деле лишь симулируют свое состояние, также повлияли на российских крестьян, особенно когда те сталкивались с государственными чиновниками и людьми, которых крестьяне считали образованными. Пытаясь исправить негативное отношение к кликушеству и представить себя правдивой и богобоязненной душой, одна из жертв ащепковской эпидемии сказала пытающемуся разобраться в событиях психиатру: «Другие говорят, нарочно мы это делаем. Боже сохрани от такого». Когда тот же врач попытался уверить Хавронью Аполлонову, другую кликушу, в том, что люди все врут про порчу, та ответила: «Эх, барин! Ну как же врут, когда вот я четыре года здоровая была и никого не боялась, а теперь вот как похудела! Под праздник я никогда не сплю, всю ночь трясет»[274]. Еще один случай: Дарья Федорова Долганова из деревни Малолевинки Пензенской губернии, посещавшая Саровскую пустынь в 1903 году, объясняла свою одержимость в том числе и тем, что Бог наказал ее за то, что она не верила в возможность одержимости дьяволом и, таким образом, предполагала, что кликуши в ее деревне были мошенницами[275]. Возможно, Дарья так предупреждала опрашивающего ее врача, что и такие скептики, как он, не застрахованы от одержимости?

Когда сельский чиновник выражал сомнение в подлинности кликуши, он мог оказаться в положении меньшинства. Инцидент 1886 года, рассмотренный Московским окружным судом, является примером того, как приходской священник пытался добиться справедливости для кликуши после того, как ее жестоко выбросил из церкви полицейский урядник Каменский. Офицер избил кликушу во время церковной службы, назвав ее пьяницей, которая только притворяется одержимой. 26 ноября, войдя в Предтеченскую церковь ближе к концу Божественной литургии, Каменский увидел казачку Евдокию Пестову, распростертую на полу под присмотром сопровождающей ее подруги Евдокии Семеновой. Перед основной службой с Евдокией Пестовой случился припадок, и теперь она лежала без сознания на полу церкви. Не обращая внимания на заступничество прихожанок, урядник назвал кликушу притворщицей и стал ее трясти и бить. Проводящий литургию отец Михаил (Сареевский) послал двух служек, чтобы прекратить беспорядки. Не вняв просьбам окружающих, Каменский заставил одного из прихожан вывести женщину из церкви, доставил в околоток, где снова избил ее и отправил домой, когда она пришла в себя. В официальной жалобе разгневанный священник заявил, что считает поведение полицейского урядника преступлением, нарушающим атмосферу церковной службы и оскорблением духовных чувств каждого из присутствовавших в церкви[276]. Урядник не только проявил неуважение к литургии, но и усомнился в искренности кликуши. Может быть, он знал из личных источников, что она была пьяницей и притворщицей, может быть, у него были с ней какие-то другие счеты. Обличая поведение урядника, священник выразил сочувствие к одержимой женщине, члену общины, находившемуся под его духовной опекой, и тем самым подтвердил значимость мифа об одержимости.

Не все православные священники XIX–XX веков доверяли случаям одержимости, особенно среди необразованных крестьян. Этнограф Сергей Максимов на рубеже веков записывает необычный пример того, как молодой приходской священник отказывается принять идею об одержимости кликуш: «во всеуслышание поспешил объявить в храме, что если хоть одна крикунья осмелится нарушить церковную тишину, так он с места отправит ее в губернскую больницу и, если ее там признают притворщицей, то передаст властям, чтобы они поступили с нею по всей строгости законов». Максимов добавляет, что эта угроза оказала благотворное воздействие, заставив замолчать