всех трех кликуш в селе. В другой деревне, отмечает он, священник строго пристыдил кликушу при всем народе[277]. Священники, о которых идет речь, возможно, были образованнее, чем их предшественники, или решили хотя бы действовать по букве ограничений Духовного регламента против одержимых и игнорировать другие церковные тексты, говорящие о возможности одержимости. Их действия, тем не менее, демонстрируют культурные основы кликушества. Поставив под сомнение реальность демонов и отказавшись участвовать в драме одержимости, обслуживая потребности кликуш, эти священники разрушили крестьянский миф об одержимости и сумели заставить одержимых замолчать. При этом они рисковали подорвать собственный авторитет среди прихожан, от которых находились в экономической зависимости.

Некоторым крестьянам удавалось спасти миф об одержимости от испытующего взгляда священника. Когда в Ащепкове разразилась эпидемия одержимости, приходской священник сочувствовал и кликушам, и Сиклитинье – своей прихожанке, обвиненной в колдовстве и насаживании бесов. Он принял большинство компонентов мифа, за исключением предполагаемой причинно-следственной связи между одержимостью и колдовством. Предоставляя кликушам хлеб для причастия и молясь за них, он также пытался убедить их, что Сиклитинья не несет ответственности за их недуг. Содействуя кликушам, священник признал их одержимость, а сами одержимые и другие прихожане смогли обратить его заботу о предполагаемой ведьме в свою пользу и защитить миф об одержимости. Они решили, что священник является очередной жертвой Сиклитиньи: по их мнению, она, скорее всего, заручилась поддержкой священника, угостив его чаем с зельем, когда принимала в своем доме. Позже ходили разнообразные слухи о том, как порча повлияла на священника: то он якобы во время церковных служб забывал выходить с дарами, то он не мог поднять крест для благословения[278]. Мысль о том, что священник защищал предполагаемую ведьму потому, что он тоже был одержим, санкционировал дальнейшее жестокое обращение с Сиклитиньей.

В большинстве случаев священнослужители играли решающую роль в драме одержимости. В конце концов, именно священники или монахи совершали обряд изгнания бесов. Экзорцизмы куда ярче, чем святая вода, молитвы, заклинания, хомуты для лошадей и другие средства демонстрировали противостояние божественных сил дьявольским. Это были ужасающие битвы, не всегда заканчивающиеся изгнанием нечистых. В 1901 году священник Лев Матвеев стал свидетелем того, как Иоанн Кронштадтский чудесно исцелил бесноватую. В своих воспоминаниях об этом случае о. Лев Матвеев описывает не только сам экзорцизм и чудесное исцеление, но и личный опыт общения с одержимой. К моменту исцеления она была прихожанкой Матвеева восемь лет, в течение которых «она ни разу не могла сознательно поцеловать Святой крест или причаститься Св. Тайн». Когда к нему обратились родственники, чтобы он прочел заклинающие демонов молитвы, он согласился. Несмотря на семнадцатилетний опыт пастырства и опыт столкновений со многими примерами кликушества, экзорцизм о. Льва Матвеева провалился и оказал ужасающее влияние на одержимую:

Больная шипела по-змеиному, мяукала по-кошачьи, лаяла совершенно как собака и кричала криком различных птиц, свистала, нечеловечески кричала: «выйду». Ее живот вздувался при этом на три четверти аршина, образуя непостижимо острый угол, имеющий коническую форму. Засим больная катилась бревном по церковному полу, причем это верчение остановилось при преграде – амвоне. Особенно ужасны для присутствующих были два последних явления[279].

Эта демонстрация убедила священника в силе и упрямстве терзающих ее демонов, и он предложил страдающей женщине обратиться за помощью к Иоанну Кронштадтскому.

Действительно, кликуши и их семьи не ограничивали свои поиски лечения народными методами, обращаясь за помощью также и к чудотворным иконам, инокам и другим духовным целителям. Они присоединялись к больным и ищущим духовного утешения или давшим обеты Богу для весенних и летних паломничеств – в период легкой дороги, но интенсивного труда в поле[280]. То, что кликуш освобождали от домашних обязанностей и работы в поле, еще раз свидетельствует о сочувствии семей к их состоянию. Жертвы одержимости передавали из уст в уста новости об успешных экзорцизмах и читали в религиозных публикациях о чудесных исцелениях в святых местах и перед чудотворными иконами, а затем покидали родной кров и в сопровождении родственников или друзей отправлялись к чудодейственным иконам или в ближние и дальние монастыри[281].

Паломники регулярно появлялись в деревнях, следуя к тем или иным местам поклонения. На рубеже XIX–XX веков сотни тысяч богомольцев изо всех уголков империи ежегодно отправлялись в Киев и различные монастыри[282]. В июне 1891 года репортер «Смоленского вестника» описывает множество паломников, прибывших в село:

В день праздника Вознесения в селе Рыбки Дорогобужского уезда стекается народу иногда до четырех и пяти тысяч. Однако идет православный народ сюда не столько на ярмарку, сколько для того, чтобы помолиться чудотворной иконе Божией матери. Особенно баб приходит много на богомолье, – из них многие идут за сто и более верст. Судя по наружному виду богомольцев и прислушиваясь к их разговорам, заключаешь, что люди эти почти все больны тою или другою болезнью. Каждый из этих богомольцев идет сюда с твердой верой получить исцеление от болезни…[283]

Другой смоленский корреспондент также прокомментировал ежегодное паломничество в день Вознесения Господня: несколько тысяч крестьян, в основном женщин, из окрестных деревень прибыли в Смоленск, чтобы поклониться и помолиться перед чудотворной иконой Божией Матери «Одигитрия Смоленская»[284]. Как важное социальное событие, во время которого заводили дружбу и обменивались сплетнями, паломничество, кроме того, также служило частью ритуала исцеления[285]. Богомольцы, возвращающиеся к месту своего исцеления, чтобы поблагодарить святого за выздоровление, давали надежду тем, кто совершал паломничество впервые.

Религиозные газеты и журналы призывали христиан приурочивать паломничества к провозглашению новых святых или открытию святых мощей. Например, в свидетельстве о чудесном исцелении кликуши Марии Микешиной из Пензенской губернии говорится, что именно сообщение об обретении мощей святителя Феодосия (в рамках подготовки к канонизации) в 1896 году побудило Филиппа Микешина, мужа Марии, дать обет отвезти больную в Чернигов помолиться у мощей нового святого[286]. Точно так же в 1903 году в Тамбовской губернии молодая кликуша, только что исцелившаяся на могиле Серафима Саровского, объясняла:

Когда до нашей деревни Ново-Курчак (Бобровский уезд Воронежской губернии) достигла весть, что Батюшке-Царю повелеть угодно было открыть св. мощи старца Серафима, наши крестьяне, как молодые, так и старые, решили идти на богомолье в Саров. Они захватили меня, в то время больную, и моего крестника Костю (слепого с рождения)[287].

Списки подобных чудесных историй, публикуемые церковью в популярных религиозных журналах и брошюрах накануне канонизаций, убеждали кликуш и их семьи, равно как и крестьян, страдавших от других недугов, в необходимости искать исцеления у