Ардинька залилась колокольчиковым смехом; чумазый Эзерис, явно не соответствовавший своему лучезарному имени, тоже растянул до ушей и без того не маленький ротик, но хлебнул солоноватой воды и обиженно заперхал; Юрг фыркнул. Пристыженный Шоёо гибкими куньими прыжками умчался наверх, в караулку, за пазуху к ухмылявшемуся Киху.

И только мона Сэниа даже не улыбнулась. Юрг мгновенно оценил ситуацию и, решительным строевым шагом приблизившись к жене, сгреб ее в охапку и, подражая подвигу достославного князя Потемкина, на руках вознес ее по крутой тропе и, проследовав через лазоревый луг и шатровый покой, чуть ли не швырнул ее на аккуратно застеленную сервами постель.

— Очнись! — крикнул он. — У нас тут в любой момент может появиться дюжина крэгов, и еще хорошо, если не сотня! Харр молчит, как партизан на допросе, и я подозреваю, что у него с башкой не все в порядке; но не лететь же к Алэлу — помогите, мол, дедушка, у нас тут венценосные бяки завелись!.. Мы ведь ему слово давали, что никто не узнает о том, что происходит на Первозданных островах. А кто-то проболтался. Как теперь прикажешь объясняться со здешним государем-батюшкой?

Мона Сэниа едва шевельнула сухими губами:

— Не знаю.

Черт побери, да что с тобой? Вчера я на тебя глядел — нарадоваться не мог. Что за это время стряслось? Вроде бы все началось с того, что я поговорил с Ардинькой. Или нет? Между прочим, глядишь ты на нее, словно это привидение какое-то. С чего вдруг? Она же всю зиму помогала нам Ю-юшку с Фирюзой нянчить, крутилась тут как волчок, в особенности тогда, когда ты сама на Свахе пропадала. Все по воле вольной, никто ее не принуждал. Сердечко у нее такое золотое, хоть и рожица рыбья. Приревновала ты меня к ней, что ли?

Горячо, мой звездный эрл, горячо. Только не в Ардиньке дело. А в чем — лучше умереть, чем произнести вслух.

Хорошо еще — не умел он подслушивать ее мысли.

— Или к сестричкам ее старшим, гусыням расфуфыренным? Жили у бабуси два чванливых гуся… Ты бы и старушку-королеву сюда приплела. Ох, и глупая ты у меня, мое твое возлюбленное величество!

Он двумя пальцами острожно приподнял ее упрямый подбородок и принялся целовать застывшее лицо, немилосердно царапая нос об острые камни драгоценного обруча.

— Да знаешь ли ты, что если их всех расставить в шеренгу по одной, да прибавить еще девчонок из моего интерната, у которых я списывал, и первокурсниц из академии, коих я от спортзала до общежития провожал, и вертихвосток с космодрома, с которыми мы землянику на болоте собирали, а потом мне на них поглядеть — честное слово, я ведь вместо них одну тебя видеть буду! Представляешь себе: шеренга душ так на пятьсот, и все на одно лицо. Твое.

Мона Сэниа едва уловимо вздохнула.

— Не веришь? Не веришь — и правильно делаешь: земляника на болоте не растет.

Теперь она уже смогла тихонько рассмеяться.

— Кто смеется — тот, как утверждают наши эскулапы, абсолютно здоров. А теперь, когда все встало на свои места, может, скажешь, что все-таки выбило тебя из колеи, а?

Она медлила всего какой-то миг.

— Я просто до смерти испугалась, — проговорила она, опуская голову. — Когда на пороге появился этот крэг… Слава древним богам, вмешался Харр, но тогда я по-настоящему и струсить еще не успела. Но вот ночью, когда припомнилось все происшедшее, меня охватил настоящий ужас — ночной, какой нападает только в темноте. Ты меня понимаешь?

— Еще бы. Будто я сам никогда ничего не боялся! Это ведь только трусы врут, что им везде море по колено. Ну я надеюсь, что между нами секретов больше нет, полное взаимопонимание и все о'кей. Так что пошли во двор.

— А что это значит — о'кей?

— Это значит, что мы с тобой тут прохлаждаемся, а Ардинька возится там с нашим новым сокровищем… черт, имя у него какое-то заковыристое, ни один отец в здравом рассудке так ребенка не обзовет.

— Имя очень звучное, я бы сказала, прямо-таки королевское. Эзерис… Эзер. Эз.

— Эзззз… Не годится — точно оса звенит. Знаешь, у нас в Древнем Египте водился такой весьма почитаемый бог с созвучным именем: Озирис. Или Осирис, кому как нравится. О! Нашел. Я нашего пацана буду звать Оськой. Ему, стервецу горластому, очень даже подходит. Надеюсь, папенька вето не накладет. Да, и вели Эрму прислать мне из оружейной другой меч, должен же я, наконец, Харру свой отдать — долг чести, как-никак.

Но даже командорский меч, для любого тихрианского князя показавшийся бы сказочным даром, не нарушил скорбного безразличия менестреля. Островная царевна, исполненная к нему безграничной жалости, помноженной на абсолютное непонимание происходящего, протянула было ему спеленутого сына — он как-то испуганно спрятал руки за спину и отступил назад. После этого по общему молчаливому уговору все оставили его в покое.

Жизнь потекла своим чередом.

И только мона Сэниа в суете так нежданно прибавившихся забот не могла избавиться от ощущения, будто между нею и Юргом возникло неощутимое, ведомое только джасперянам ничто, через которое теперь придется каждый раз переступать.

* * *

По утрам командор не отказывал себе в удовольствии подглядывать за женой, когда она поднималась, вскидывала еще горячие сонные руки, собирая на чуточку влажном затылке душистый ворох по-рассветному мерцающих волос, и ногой, способной довести до инфаркта всех римских пап вместе взятых, нашаривала невесомую сандалию, и поднимала над головой утреннее сиреневое платье, точно знамя наступающего дня, в котором они будут неразлучны — и оно с ритуальной медлительностью скользило вниз, на мгновение застилая еще не пробужденное заботами, по-боттичеллиевски безмятежное лицо. И тогда он шепотом, чтобы не разбудить малышей, делился с ней ночными мыслями, пока еще не погребенными под ворохом что-то чересчур обильных каждодневных напастей.

— У меня свежая идея, — вот так вполголоса заметил через несколько дней командор. — Не сочти это за ревнивый всплеск, но не отправить ли нашего малахольного бродягу обратно, в тихрианские степи? Он уж который день по просеке вышагивает, как страус, будто заново ходить учится. На сынишку — ноль внимания. Хотя, судя по его собственным откровениям, на своих дорогах наплодил он предостаточно малышни и всех побросал, как последний сукин сын… Говорят, родной воздух лечит лучше всякого снадобья — так может, отпустим его под крылышко к Лронгу? Травяной рыцарь, как-никак, хотя и бывший.

— А что, разве сам Харр попросил об этом?

— Да он вообще не разговаривает! Попробуй, угадай, чего он хочет, а чего — нет.

— Мне кажется, он хочет только, чтобы его оставили в покое.

Он задумчиво поглядел на нее, склонив голову набок, как это любила делать Гуен, когда впадала в созерцательное состояние.

— Порой мне кажется, что и тебя теперь время от времени тянет очутиться подальше от всех. Или нет?