Но все-таки у меня был человек, который мне помог когда-то напечатать «Бабий Яр». Валерий Алексеевич Косолапов[28]. И я пришел к нему посоветоваться, что мне делать с этим стихотворением, потому что мне уже запретили выступления! Я выступал в телевизионном театре, а по телевидению мое выступление так и не транслировалось. Я уже раза три читал «Наследников Сталина» публично, и каждый раз это заканчивалось скандалом. Ну как скандалом. Целый ряд людей – не по команде ни по какой, а просто от себя – вставали и хлопали стульями, демонстративно уходили или кричали: «Безобразие! Это стыдно слушать!» Больше того, кто-то кому-то стукнул, и вдруг на одном из писательских собраний выступил Леонид Соболев и сказал: «Вот до чего доходят некоторые наши молодые поэты! Евгений Евтушенко, которого близорукие люди так поддерживают и протаскивают всячески, читает антисоветское стихотворение, в котором перечеркивает весь исторический путь Советского Союза!» – и требовал принять какие-то меры.

Волков: Ну и что вам сказал Косолапов?

Евтушенко: Косолапов сказал: «С этим стихотворением я тебе помочь не могу». Он тогда в Гослитиздате работал. Он сказал: «Единственный, кто может помочь напечатать стихотворение, – сам Хрущев. Я тебе дам – ты только никому не говори, что это я тебе дал, – телефон его помощника, Лебедева Владимира Семеновича».

Я звоню Лебедеву. И вдруг: «Женечка, дорогой, мой любимый поэт, я так давно хотел с вами поговорить, да вот знаете, столько дел! Я обожал вашего дедушку Рудольфа Вильгельмыча! Чем я вам могу помочь?» Я говорю: «Да есть у меня проблема». – «Приезжайте хоть сейчас!» И я приехал к нему. Со стихотворением, он просмотрел. А я сначала: «А как вы с дедушкой моим познакомились?» – «Ну как же, он у нас, в школе НКВД, преподавал математику». – Я говорю: «Он же был арестован как враг народа!» А Лебедев говорит: «Так нам его привозили на уроки. Мы его все обожали, он был нашим любимым учителем!» Он был под Муромом, недалеко, и его привозили.

Волков: Фантастическая история! А я и не знал, что Лебедев тоже из школы НКВД, оказывается. Потому что, конечно, о его роли помощника Хрущева по вопросам идеологии мы все слышали.

Евтушенко: Лебедев мне говорит, посмотрев стихотворение: «Ну что, стихи хорошие. Я разделяю всё, что вы написали».

Волков: Прямо так, на месте, без согласования?

Евтушенко: Без согласования. «Хорошие стихи, Женя, только одну нужно сделать поправку: без слова „партия“ не обойдешься. Вот где у вас „родина“ стоит – „велела не быть успокоенным родина мне“, нужно написать „партия“. Поймите, без этого невозможно просто. Ничего не сможет сделать даже Никита Сергеевич, и если стихотворение ему понравится. Да и то он человек импульсивный, надо выбрать момент. Оставьте мне это стихотворение». Я говорю: «Понимаете, – я пытался его уломать, – если само слово „партия“ у меня и не звучит, то оно подразумевается. – Я уже был опытный человек в разговорах с редакторами. – Оно как-то уже включается в слово „родина“…» Лебедев тогда сказал: «Ой, Женя, не надо только со мной хитрить. Я к вашему дедушке со всей душой, и вы мне нравитесь. Давайте хитрить не будем. Вы должны на Кубу поехать? Вот и поезжайте, а стихотворение оставьте мне, я выберу момент и покажу Никите Сергеевичу. Только исправьте слово вашей рукой. Может, вас оставить наедине со стихотворением, поразмышлять чтобы? Да не размышляйте, я вам говорю, что никто этого стихотворения без слова „партия“ не на-пе-ча-та-ет! Пройдет время, восстановите „родину“. А стихотворение нужно печатать сейчас! У Никиты Сергеевича много врагов, упрекают его в том, что он расшатывает государственный корабль, что слишком много позволяет интеллигенции… Ему очень тяжело, трудно. Ему это необходимо будет».

Ну вот, после этого я уехал на Кубу, работать над фильмом «Я – Куба»[29].

Прошло несколько месяцев. Наступает Карибский кризис. В Гавану прилетает Микоян. Калатозов его хорошо знает. У Микояна не ладится с Фиделем Кастро. Фидель чувствует себя оскорбленным, потому что американцы договорились с нами через его голову.

Волков: Договорились о том, что ракеты, которые размещены на Кубе, будут убраны в обмен на то, что американцы из Турции убирают ракеты, направленные на Советский Союз.

Евтушенко: Мы были в гостях у Микояна, и он нам с Калатозовым рассказал о том, как ему трудно с Фиделем, тот почти молчит. Потом был прием в честь Микояна, и он познакомил меня с Фиделем, думая, что мы не знакомы, наверное. Ну, мы ему подыграли. А Микоян, вытащив из кармана газету, сказал: «Вот, товарища Евтушенко мы напечатали. Стихотворение „Наследники Сталина“…»

Волков: А вы только на Кубе об этом узнали? Вам никто не сообщил?

Евтушенко: Конечно! Никто! Микоян привез с собой газету «Правда». В кармане она у него была. Представляете, а приехал с миссией такой! И сказал: «Это важное стихотворение, товарищ Фидель. Но сейчас настолько изменилась политическая ситуация, что, я боюсь, лет двадцать это стихотворение не будут перепечатывать. Но мы все-таки его напечатали, это очень важно». Вот какие бывают ситуации.

Волков: А Микоян оказался, между прочим, прав. Двадцать с лишним лет «Наследников Сталина» не перепечатывали.

Евтушенко: Двадцать три года. Вот видите, как получилось.

Евтушенко: Когда я работал на Алтае, я послал в газету «Труд» стихи свои, где-то в октябре. Лихо написанные.

Вполне приличные стихи. И вдруг напечатали меня в «Труде» в разделе «Письма трудящихся». И я вижу, конец у моего стихотворения новый: «Знаем, верим, будет сделано, / Здание коммуны будет поставлено, / То, что строилось нашим Лениным, / То, что строится нашим Сталиным…» Правда, рифмочки-то мои были, ассонансные: «сделано – Лениным»…

Волков: Под Евтушенко.

Евтушенко: Да, под Евтушенко. Потом приходит письмо от литконсультанта «Труда» поэта Льва Озерова. И Озеров пишет мне: «Женя, в силу того, что это выходило под праздник, нужно было добавить, как полагается в таких случаях, строки о товарище Сталине, и поскольку с тобой трудно было наладить связь, я позволил себе дописать это стихотворение, согласуясь с твоим собственным стилем».