– Костя, – негромко сказал он, – а ты в самом деле готов к разговору с Коптевым? У нас же практически ничего нет.

– А вот я и говорю, – так же тихо ответил Костя, – пусть мальчишки подсоберут, мы с тобой проанализируем, а там решим – надо тебе взваливать этот груз на плечи или пусть себе сами разбираются. Тут ведь, ты верно заметил, очень легко шею себе сломать. А они, – Меркулов ткнул пальцем в спины Дениса и Гордеева, – наше будущее. Его уже сегодня беречь надо, потом – поздно. Не будем ничего форсировать, но все их материалы ты пока просматривай. И как старший, и в качестве возможного руководителя следственной бригады. А об этом Рогожине и я слышал. Был наверху разговор о серьезных «утечках» из их ведомства, с Лубянки, понимаешь? И, кстати, недавний скандал с нашими олигархами, об их якобы связях с президентом, о чем шумела печать, тоже связан с этими «утечками». Вот и делай выводы. Какое, к черту, самоубийство?

– И нам отдадут это дело?

– Не исключаю. Раз имеются «утечки», значит, есть и заинтересованные в этом сотрудники конторы. С Геной поговори, с Геной. Я с ним днями договорюсь, а ты поезжай.

Гена, точнее, Генрих Юрьевич, был заместителем начальника Управления службы собственной безопасности ФСБ. Меркулов дружил еще с отцом его, ну а с сыном – уж само собой, как говорится. Но эти отношения не афишировались категорически. И знали о них умевшие хорошо молчать Турецкий с Грязновым. Остальных, даже близких, старались не посвящать. Лишние знания – лишние проблемы. И в Чертанове, о коем помянул между прочим Турецкий, у Гены была своя конспиративная квартира, в которой Александр Борисович время от времени встречался с ним – для совета, для получения информации или, наоборот, ради проверки собственной информации.

– Ладно, – согласился Турецкий, – позвони. А я подъеду, когда будет с чем.

– Эй, друзья! – закричал из гостиной Грязнов-старший, – тут, понимаешь, именинник помирает от жажды, а им хоть бы хны! Где ваша совесть, господа?!

Алена была не то что раздосадована звонком адвоката, кажется, слишком уж возомнившего о себе. Она с возрастающим нетерпением ожидала звонка Евгения, словно провалившегося под землю. А он ей нужен был позарез.

Что же касается этого настырного Гордеева, то Алена не строила в отношении его каких-то иллюзий. Папуля назвал его фамилию и добавил, что при определенных усилиях этого адвокатишку вполне можно заставить проделать черновую работу. Он – настырный, бивший следак, со связями, сам не дурак. И если Алена, учитывая все эти факторы, и со своей стороны обаяет его, можно будет рассчитывать на определенный успех.

Алене не впервой было включать в действие свои чары, и по глазам Гордеева она ясно видела, что произвела на него сильное впечатление. Еще парочка отработанных манков – и вот он, парниша, у ног. Ах, как он не спускал глаз с ее косы! Как глядел на ее фигуру, особенно ноги, когда она впереди него входила в ресторанчик, а после шла к машине! Она всей кожей чувствовала, как от него исходили мощные флюиды желания немедленно схватить ее, разорвать на ней легкую, насквозь просвеченную солнцем одежду. Ну, в общем, чего от нее всегда хотят мужики, она превосходно знала, и в другом месте и при иных обстоятельствах, возможно, даже не стала бы и сопротивляться – Гордеев ей понравился, крепкий парниша, видать, неутомимый, но сейчас было не до него. Однако днем, буквально ощущая на себе давление его взгляда, она, полуоборачиваясь к нему, загадочно улыбалась, как бы предупреждая на всякий случай о возможной опасности. Какой? А пусть сам догадывается! И тягомотину, которую он сейчас пытался развить, она не восприняла как его желание в конце концов, не теряя своего лица, отказаться от дела. Да нет, будет он работать, никуда не денется. А вот его стремление уже сегодня, в первый же день знакомства, юркнуть к ней в постель – это ей не понравилось. Мужик должен уметь терпеть, дожидаться разрешения, искать возможности получить его. Хотя – вернулась она к первоначальной мысли – очень возможно, что не сегодня, нет, но, скажем, завтра она бы не отказала себе в удовольствии быть слегка растерзанной этим «Юрочкой». А лихо она его охладила! Так-то, дружок, не бери себе в голову раньше времени то, что не для тебя приготовлено…

А тот, для кого было приготовлено буквально все, не звонил. Хотя уже давно должен был это сделать. Прошло несколько дней с его приезда, он, как стало известно Алене, успел повстречаться с вдовой Вадима, был в управлении у Машкова, но на этом все сведения о местах пребывания Евгения Осетрова и заканчивались. И это было непонятно Алене. А то, чего она не понимала, ее беспокоило.

И еще, ей просто необходимо было, чтобы первым позвонил и приехал он. Ей было что сказать ему, как отшлепать этого «шалуна», чтобы затем, естественно, простить и привязать к себе еще крепче.

Может, поэтому она и была так нелюбезна с Гордеевым. Тот своей настырностью просто занимал телефон. Женя мог звонить, но, услыхав короткие гудки «занято», передумать. У него есть этакая тупая, с ее точки зрения, решительность в характере. И вот теперь она должна сыграть обиду, хотя ничего даже близкого к огорчению не испытывала, а он просто обязан просить у нее прощения. Смешно? Однако ничего не поделаешь, этих кобелей надо учить…

Алена накануне посетила Татьяну, у которой, как обычно, застала почему-то постоянно косую в последнее время Ирку. Эта последняя была в полуразобранном состоянии и при необходимости могла проделать буквально все, о чем бы ее попросили. Но не было пока повода, не было и нужного объекта, и потому великолепные Иркины таланты оставались без применения. Может, поэтому она и тосковала?

Зато Татьяна цвела. Впервые после похорон Вадима.

Посидели, поболтали, а когда Алена собралась уже уезжать, Танька-стерва в прихожей сунула Алене в сумочку кассетку. Сказала: «Дома погляди. Я смотрела – так смеялась!…»

Загадка разрешилась быстро. С первых же кадров. Ну, Танька, ну, негодяйка! Это ж надо так обставить сеанс! Эта ее банкетка с лебедями оказалась в центре кадра. И потому все подробности свидания Евгения с Татьяной производили потрясающее впечатление. В какие-то моменты Алена даже забывала, что смотрит запись, ей казалось, будто она тайно подглядывает в щелочку за чем-то чрезвычайно неприличным, непристойным, но… чертовски притягательным. Как в детстве, когда генералу с его предельной бесцеремонностью даже и в голову не приходило, что десятилетняя девочка может все видеть и понимать. А отчаянные стоны и всхлипы Регины, похожее на конский храп громкое дыхание папули и мерзкий скрип диванных пружин открывали ей страшноватый, но странно захватывающий, тайный мир взрослых. Это позже их ночные игрища станут ей не только безразличны, но и противны. За редким, правда, исключением. А все он же – папуля!…

Вот и теперь, глядя на экран видака, Алена вдруг с мазохистски-болезненной страстью увидела себя на месте этой мерзавки Таньки, в ее раскоряченной, вульгарной позе, а затем представила чужие глаза, с холодным ироническим интересом изучающие механизм ее половых сношений, последовательность движений и оценивающие все это по какой-то своей, неизвестной ей, шкале. Алене едва не стало плохо. До омерзения! До ярости!