Арина возмущённо фыркнула. Даже оттолкнула пухлый кулачок фельдфебеля со скачущим пистолетом и самым базарным образом взвизгнула:

– Нет, ну ты видел, что говорит?! – призвала она в свидетели унтера, бесцеремонно ткнув его локтем в мягкий бок.

Упитанный фельдфебель, потея так, что на глазах чернел стоячий ворот мундира, подпиравший складки подбородка, уставился на неё ошарашенно.

– Сам что сказал? Посмотрю, мол? Вот и я посмотрела, чего он тут высмотрел! – уперев руки в боки, копировала Арина манеру севастопольских торговок бычками.

Кирилл, оценив мизансцену, откровенно захохотал, но при этом, будто сломленный истерическим хохотом, попятился не абы куда, а в сторону винтовки. К стене.

Немец рыскал поросячьими глазками и дулом «люгера» от одной фигуры к другой и явно чувствовал себя чужаком в этой палате буйнопомешанных. И, наверное, этим его замешательством можно было бы воспользоваться, если б с гвалтом: «Хальт! Цюрюк! Хабт!» – не подоспели подчинённые унтера:

– Хенде хох!

Первым поднял короткие ручки сам фельдфебель.

– Нихт шиссен… камрад.

Морская хроника. Взгляд со стороны противника

В 10 ч. 40 мин. 2 русских линейных корабля открыли огонь по обоим входным маякам. Русские произвели около 120 выстрелов, но безрезультатно. Береговые укрепления за дальностью расстояния отвечать не могли. Русский флот состоял из 5 линейных кораблей, 3 крейсеров, 5 эскадренных миноносцев, тральщиков и 1 авиатранспорта.

Русский самолет (биплан), поднявшийся с авиатранспорта, сбросил бомбу по находившемуся в дозоре у входа эскадренному миноносцу «Самсун», бомба упала в воду в 50 м за его кормой.

Линейные корабли произвели два выстрела из тяжелых орудий по эскадренным миноносцам «Самсун» и «Гайрет» (последний был выслан для наблюдения), давшие недолеты в 1 каб.

В 13 ч. 15 мин. неприятель ушел из пределов видимости. Операция не имела военного значения, она даже не была направлена против босфорских укреплений, а только против входных маяков. Тем оригинальнее показалась незашифрованная радиограмма, отправленная русским адмиралом на свои корабли: «Поздравляю флот с историческим днем первого обстрела босфорских укреплений. Адмирал Эбергард».

ГЛАВА 13. ПОКА ДЫШУ – НАДЕЮСЬ

Приватный аэродром графа Гаузена

Должно быть, и в самом деле, очкарик «Фриц» не пользовался особой приязнью товарищей, – всего возмездия, что последовало незамедлительно, когда немцы, сгрудившись над его тощей фигурой, констатировали «Тодт», – был внушительный тычок прикладом промеж лопаток Кирилла.

Который, поморщившись, не преминул ворчливо заметить:

– Вообще-то это не я.

Это, наверное, понял и германский офицер, который только теперь, когда русских уже держали в четыре руки каждого, ворвался на пыльный пятачок авансцены. С летящей за плечами шинелью, большим нештатным пистолетом «Дрейзе»[4] в руке, – будто и впрямь в атаку ринулся.

Но, перехватив едва не слетевшую с погон шинель, быстро обернулся – и убедился, что едва ли Марта, оставшаяся снаружи, видела этот его героический порыв.

С деятельностью режиссёра «Cinema», гауптман занялся расстановкой персонажей.

Девицу… «Шайсе, вполне себе товарного вида, даже в этих лохмотьях пассажирки третьего класса? По крайней мере ничуть не хуже фольклорной остзейской красотки», – девицу он препоручил господину фельдфебелю. Со штыком в ножнах на темляке тот и выглядел куда более «рыцарски», чем просто часовые с винтовками наперевес, да и вёл себя с девицей на удивление галантно и предупредительно, как будто даже побаивался.

Бледного офицера в чёрной шинели, вполне себе угрюмого «демона», взяли на прицел аж трое. Гауптман проследил, чтобы команда – «In die Balance!» – была выполнена, как для фронтовой хроники «Дойчевельде»: «Опасный враг был схвачен…»

«…лично командиром сапёрного батальона гауптманом N» – должна была если не гласить надпись под героическими кадрами, где «гауптман N» приставил к стриженому затылку русского шпиона громоздкий пистолет, то читаться в глазах новоприобретённой пассии.

Навстречу которой он и повёл Кирилла лично, с полицейской ловкостью, как ему казалось, закрутив руку врага за спину и уперев гипертрофированный ствол «Дрейзе» в мозжечковую ямку: «Marshieren marsch!»

Вот только пассия, перед которой пруссак должен был явиться героем фронтовой кинохроники, встретила «колонну триумфаторов» как-то странно. Нет, сначала-то она, как должно, оживилась. Восторженно округлила глаза и рот в рыбьем удивлении. Даже забыла положить в этот округлившийся рыбий ротик очередную горошинку монпансье, – выбросила её и, попятившись, полезла на козлы своей коляски.

«Должно быть, чтобы лучше видеть всё шествие, – понял герр гауптман. – Того и гляди, в лучших традициях остзейских обывателей, начнёт подкидывать вверх свой “замужний” чепец за неимением девичьего венка».

Но вместо этого, исчезнув на мгновение за высокими козлами, фрау Марта вновь восстала, но уже со здоровенным чёрным «маузером» в обеих руках, вытянутых в сторону пруссака. И это было так неожиданно, что господин гауптман, решив с драгунской лихостью подмигнуть «своей» Марте, продолжал подмигивать ей, даже пока «сумасшедшая баба», спохватившись, лихорадочно стряхивала с дула пистолета кожаную кобуру с откинутой фанерной крышкой.

Когда пруссака наконец постигло понимание всей драмы расового предательства, кобура с деревянным стуком уже упала на подножку. Руки Марты заметно дрожали, губы судорожно прыгали, но вот взгляд был достаточно твёрд и решителен. Озорные искорки в их весенней полынье теперь отсвечивали льдом.

– Zu welchem Zweck? Но зачем? – только и сообразил спросить господин гауптман, вкладывая в вопрос всю свою озадаченность новой ситуацией: «Ведь не о постельном патриотизме речь идёт, а о войне?»

Такого мезальянса завсегдатай «национальных чтений» ни принять, ни понять не мог. Он даже подался было вперёд, объяснить остзейской полукровке её заблуждение, но «Фрау Марта» отрицательно вправо-влево повела дулом пистолета. И при этом прищурилась с такой стрельбищной сосредоточенностью, что господин гауптман благоразумно спрятался за спину русского шпиона.

Но и тот не собирался более следовать «режиссёрскому замыслу». Без труда выпростал из захвата гауптмана запястье, демонстративно размял его перед носом офицера и сжал до бела костяшек кулак.

Немец невольно зажмурился, но ничего не почувствовал, кроме выдираемого из руки пистолета…

Когда он открыл глаза, то увидел только задник коляски с гармошкой кожаного верха, резво и тряско удалявшийся в относительной тишине, и подумал:

«Какое счастье, что мой пионерный батальон сплошь состоит из бойцов ландвера. Одни землекопы и инженеры люфт-клозетов. А у кого больше героических фантазий, те давно в штурмовых и заградительных группах. Те бы уж точно сообразили, как дюжине солдат справиться с одной бабой, вооружённой пистолетом, и кучкой безоружных…»

– Какого чёрта вы тут стоите, мечтаете! – опомнившись, оборвал свои собственные мечты господин гауптман. – Фойер!

Нестройный хор ропщущих и виноватых голосов скоро отрезвил воинственный пыл офицера.

Оказывается, пленные, держа его и фельдфебеля под прицелом, заставили его сброд побросать винтовки, а русская ведьма покидала оружие в коляску к балтийской.

«Позор, хоть стреляйся…» – почувствовал господин гауптман прилив тошноты, но, собрав