– Они ее убьют, если мы кому-то расскажем о случившемся.

– Они сказали – никаких копов. Мы не собираемся обращаться в полицию.

– И все-таки мне тревожно.

– Микки, я понимаю, сколь велик риск. Мы балансируем на тонкой струне. Но, боюсь, ничего хорошего не будет, если мы и дальше станем идти у них на поводу.

Устав от собственной беспомощности, соглашаясь с братом в том, что за покорность и повиновение им воздадут презрением и жестокостью, Митч сдался:

– Хорошо. А ты уверен, что нас сейчас не подслушивают?

– Да. Чтобы прослушивать разговоры в автомобиле, одного микрофона мало. Нужен еще микроволновый передатчик и источник энергии.

– Правда? Я этого не знал. Да и откуда?

– А я знаю. Оборудование это достаточно объемное. Спрятать его сложно, на установку требуется довольно-таки много времени.

Палочками Энсон брал из одного контейнера мясо по-сичуански, из другого – рис с грибами.

– А как насчет направленных микрофонов?

– Я смотрел те же фильмы, что и ты. Направленный микрофон лучше всего работает в безветренную погоду. Посмотри на деревья. Сегодня у нас задувает.

Митч ел жаркое из курицы пластмассовой вилкой. На вкус внимания не обращал. До вкуса ли, когда Холли грозит смертельная опасность.

– А кроме того, направленным микрофоном, установленным в автомобиле, на ходу не поймать разговор, который ведут в другом.

– Тогда давай помолчим, пока не тронемся с места.

– Микки, черта между разумной осторожностью и паранойей очень узкая.

– Я уже давно ее пересек, – ответил Митч, – и дороги назад для меня нет.

От куриного жаркого во рту остался неприятный привкус, который Митч безуспешно пытался смыть диетколой.

Они по-прежнему ехали на юг. Дома и деревья закрывали море, лишь изредка они видели его черную гладь.

Энсон маленькими глоточками пил лимонный чай из высокого бумажного стакана.

– Его фамилия – Кэмпбелл. Он – бывший агент ФБР.

Митч аж подпрыгнул.

– Вот уж к кому нам ни в коем случае нельзя обращаться.

– Ударение на бывший, Микки. Бывший агент. В двадцать восемь лет его ранили, ранили тяжело. Другие так бы и жили на пенсию по потере трудоспособности, благо она высокая, но он создал собственную бизнес-империю.

– А если на «Экспедишн» стоит «маячок»? Тогда они узнают, что мы поехали к бывшему фэбээровцу.

– Они не могут знать, что он служил в ФБР. Если им вообще что-то известно о нем, то они знают, что несколько лет тому назад мы вместе вели дела. Так что со стороны все будет выглядеть так, будто я собираю выкуп.

Шины чуть шуршали по асфальту, но Митчу казалось, что автострада под ними – поверхность пруда, а он – комар, который будет уверенно лететь над ней, пока его не съест выпрыгнувшая из воды рыба.

– Я знаю, какая почва нужна бугенвиллее, сколько света требует тот или иной цветок. Но все это для меня другая вселенная.

– Для меня тоже, Микки. Вот почему нам нужна помощь. И больше, чем Джулиан Кэмпбелл, о темной стороне этого мира не знает никто.

Митч уже чувствовал, что каждое принятое ими решение – вопрос жизни и смерти. Одна ошибка, и для его жены все будет кончено.

А если они и дальше будут продолжать в том же духе, то нарастающая тревога вгонит его в ступор. Чрезмерная активность не могла спасти Холли. Результатом бездействия могла стать ее смерть.

– Хорошо, – вздохнул он. – И где живет Кэмп-белл?

– Пока едем прямо. Потом сворачиваем на автостраду А-5. Он живет в Ранчо-Санта-Фе.

Так назывался район к северо-востоку от Сан-Диего, известный дорогими отелями, полями для гольфа и поместьями стоимостью в десятки и сотни миллионов долларов.

– Прибавь газа, и мы доберемся туда за полтора часа.

Находясь вдвоем, они чувствовали себя вполне комфортно и не разговаривая. Возможно, потому, что детьми, по отдельности, провели немало времени в учебной комнате. А звукоизоляция в ней была даже лучше, чем в звукозаписывающей студии. Никакие шумы окружающего мира туда не проникали.

В этой поездке молчание Митча разительно отличалось от молчания его старшего брата. Митч напоминал космонавта, который потерял связь с кораблем и барахтается в вакууме, при нулевой силе тяжести.

Энсон же погрузился в раздумья. Его мозг работал с точностью и скоростью хорошего компьютера, анализируя различные варианты.

Они мчались по А-5 уже минут двадцать, когда Энсон неожиданно спросил:

– У тебя не возникало ощущение, что все детство нас держали ради выкупа?

– Если бы не ты, я бы их ненавидел, – ответил Митч.

– Я их иногда ненавижу, – признался Энсон. – Пусть на короткие мгновения, но очень сильно. Они слишком жалкие для долговременной ненависти. С тем же успехом можно всю жизнь ненавидеть Санта-Клауса за то, что он не существует.

– Помнишь, как меня поймали с книгой «Паутина Шарлотты?»[15]

– Тебе было почти девять лет. И ты двадцать дней провел в учебной комнате. – Энсон процитировал Дэниэля: – «Фэнтези – дверь в суеверия».

– Говорящие животные, застенчивая свинья, умная паучиха…

– «Разлагающее влияние, – процитировал Энсон, – первый шаг в мир необоснованных и иррациональных верований».

Их отец не видел в природе загадочности, воспринимал природу как зеленую машину.

– Лучше бы они нас били, – сказал Митч.

– Гораздо лучше. Синяки, сломанные кости – все это привлекает внимание Службы защиты детей.

Следующую долгую паузу нарушил Митч:

– Конни в Чикаго, Меган в Атланте, Портия в Бирмингеме. Почему мы с тобой по-прежнему здесь?

– Может, нам нравится климат, – пожал плечами Энсон. – Может, мы не думаем, что расстояние лечит. Может, мы чувствуем, что у нас есть незаконченное дело.

Последнее объяснение представлялось Митчу логичным. Он часто думал о том, что скажет родителям, если появится возможность обсудить поставленные ими цели и методы их достижения или жестокость попытки лишить детей веры в чудо.

Следуя указателям, он свернул с автострады и поехал в глубь материка. Ночные бабочки, словно огромные снежинки, кружили в свете фар, а потом разбивались о ветровое стекло.

Джулиан Кэмпбелл жил за высокой стеной. Два массивных каменных столба, словно часовые, охраняли внушительные чугунные ворота. Кованые виноградные лозы змеились по воротам, «вливаясь» в огромный венок по центру.