Ей показалось, от балкона потянуло холодом. Она поежилась. Но быстро одернула себя: нет, холодом веет из давнего прошлого…

— Открой, открой немедленно! — кричала мать и стучала в дверь. — Открой же! Ты сама не знаешь, что делаешь! Он твой брат! Открой! Он твой брат, ты это понимаешь?

Зоя открыла дверь. Мать не смотрела на дочь, ее взгляд устремился в глубь комнаты. Она хотела увидеть его. Того, от которого берегла дочь.

Зоя смотрела на нее молча, на лице застыло ожидание:

— Кто, мама? Кто мой брат?..

— Он, — сказала мать. — Слава Богу, его здесь нет…

— Ты думала… — в глазах Зои отразился страх, — что мы…

— Думала. Но ведь ничего никогда не случалось, да? — спросила мать. — Ты… прежняя? Ты невинная, моя дочь?

Зоя покраснела.

— Мама. Ты что… Но… почему он мой брат?

— Потому что… так вышло, — торопливо бормотала мать. — Не твое дело…

— Ты никогда не говорила…

— Зачем? Танцы — не причина для беспокойства…

— Значит… поэтому его мать взяла с нас слово…

— Слово? Что за слово? — Маргарита Федоровна вздернула подбородок.

— Она заставила нас с Глебом пообещать, что мы… что между нами ничего… не будет. Такого…

Мать уставилась на дочь.

— Да как она могла! — возмутилась Маргарита Федоровна.

— Я думала, это потому, что я ей не нравлюсь, — призналась Зоя.

— Ты? Ты можешь кому-то не нравиться? Какая дрянь!

— Кто — дрянь?

— Его мать.

— Ты не любишь ее так сильно, потому что… у вас был один мужчина? Если Глеб мой брат…

— Не в том дело. Я вообще не люблю ее.

— Но мне она нравится…

Мать опустилась на диван.

— Только прошу тебя, не говори ей, что ты знаешь. Не говори то, что я тебе сказала. Глебу тоже. Обещаешь?

— Почему? — тихо спросила Зоя. — Я рада, у меня есть брат… Он…

— Нет! Нет у тебя брата! — закричала мать. — Забудь! — Ее лоб побагровел. — Прошлого нет. Есть только сегодня. Ты уедешь в Москву, для тебя нет вот этого города. У тебя будет другая жизнь. Не серая, как здесь. Ты будешь жить в Москве. Понимаешь? Или я сама прожила напрасно свою жизнь. Ты ведь не хочешь, да, чтобы я жила зря? Не хочешь?

Ее голос перешел на визг, дочь попятилась. Мать редко позволяла себе истерику.

— Мама, мамочка, я сделаю все, как ты скажешь!

— И скажу! Ты никогда не будешь спать с Глебом! Ты никогда не будешь жить здесь! У тебя будет настоящий муж. Я об этом позабочусь.

Дочь кивала, как кукла с неполным приводом — так Глеб называл ее любимую куклу Маруську — давно, в детстве. Она могла только двигать шеей, больше ничем.

— Собирай вещи, — внезапно приказала мать.

— Как! Но мы с Глебом должны выступать в финале…

— Финал сейчас. — Маргарита Федоровна встала с дивана. — Победа за нами. — Она усмехнулась. — Теперь мы танцуем с тобой. — Она трижды хлопнула в ладоши. — Слышишь аплодисменты?

Зоя Павловна, рассматривая свое прошлое с берега африканского континента, поморщилась. Надо же, она не успела спросить мать, правда ли то, что та тогда сказала? Или это был единственный надежный способ оторвать ее от Глеба навсегда?

Но прежде, возвращаясь к той сцене, Зоя Павловна всякий раз приходила к одному и тому же выводу: она должна быть благодарна матери. Если бы она вышла замуж за Глеба, ничего хорошего не получилось бы. На самом деле, кто они были? Мальчик и девочка, у которых страстно кипела кровь, разожженная танцем.

Мать была уверена, а потом убедила ее, что страсть — лишь приправа к основному блюду. А оно, это блюдо, состоит из семьи, построенной на разумной спокойной основе.

— Страсть, да? — Она приводила любимый довод: — Почитай русских классиков. Ты увидишь, страсть никому не принесла счастья. Тургенева возьми, почитай. Как страсть, так смерть. Всегда рядом.

Зоя Павловна закрыла глаза. Она увидела свой город. Он не показался ей серым, он вспыхнул красками костюмов, в которых она танцевала. На самом деле город никогда не давил ее, не стеснял, как и невесомый танцевальный костюм. Для нее он был жарким, как объятия Глеба в аргентинском танго. Пять раскаленных угольков на спине… Его пальцы. Этот город давил и стеснял мать.

Ах, если бы все пошло не так! Если бы мать Глеба не взяла с них клятву целомудрия! Она знала, случилось бы то, от чего вся жизнь завертелась иначе.

А ведь могло так случиться. Она помнит город Иркутск, тот конкурс, который они выиграли. Их танго признали лучшим…

Она помнит номер гостиницы, в который они пришли сразу после жарких объятий в танце. Это был ее номер. Глеб попросил показать одно движение, которое она выполнила иначе, чем всегда… Они сами не поняли, как оказались на диване, она увидела его бледное лицо над собой…

— Нет, нет, — бормотала она, — мы не можем, мы дали обещание… твоей матери…

В коридоре послышались шаги. Глеб быстро поднялся и ушел в ванную…

Зоя лежала, грудь вздымалась так высоко, что она видела только хохолок клена за окном. Обычно она различала верхнюю ветку. Глеба сравнивали со стройным кленом, а ее — с лианой, которая обвивала его.

Впоследствии, чтобы не утратить гибкости, Зоя долго ходила в гимнастический зал, а недавно стала заниматься каланетикой — приятно и легко замирать в одной позе на сто секунд. В этом есть сходство с отработкой па в танце. Только рядом нет ее партнера. Единственного на всю жизнь.

Так значит, спрашивала она себя, это все, что получилось из ее жизни, свинченной матерью?

— Свинченной, — повторила она вслух.

Слово, брошенное дочерью. Ирина сама не знает, какое оно точное. Матери нет — все развалилось.

Но что-то было и в жизни с Виктором, признавала она. В первые месяцы после замужества. Он переступал через порог, и они падали на жесткий матрас широкой кровати. Матрас очень скоро потерял свои свойства, иногда ей казалось, что не переезд матери к ним стал причиной утраты восторженного счастья их игр, а ямка, в которую они падали, все еще крепко обнявшись. Но, чтобы испытать прежний взлет, нужно преодолеть эту глубину. А значит, потревожить невидимые основы матраса…

Очень скоро сладостные ночные полеты стали случаться только во сне, когда Зое мерещилось, будто она бежит за троллейбусом, опаздывая на работу. А он захлопывает двери прямо перед ней… Еще тревожней и оттого экстатически восторженней были сны, в которых она обещала матери вернуться рано, а на часах — Зоя специально смотрела на часы на тумбочке — половина второго. В тех снах она мучительно вспоминала номер телефона, по которому должна позвонить матери, а между бедер билось сладостное, полузабытое, огненное чувство. Потом горечь, перемешанная со счастьем, похожая по вкусу на сладкую горчицу из банки, которую она покупала в супермаркете…