На мгновение он остро чувствует свое поражение, балансирует на грани отчаяния.

Ему хочется есть, он просто умирает от голода, а экспериментировать его никогда не тянуло. Но, к своему изумлению, он достает из морозильной камеры контейнер с шоколадно-мятным мороженым.

Никогда раньше он не ел ничего коричневого. Он выбирает шоколадно-мятное мороженое, а не шоколадно-миндальное, потому что предполагает, что в первом будут вкрапления зеленого, которые хоть как-то примирят его с коричневым.

Он достает ложку из ящика, где лежат столовые приборы, переносит контейнер с мороженым на кухонный стол. Садится, дрожа от страха.

Коричневая еда. Он может не выжить.

Сняв крышку, Рэндол обнаруживает ярко-зеленые полосы мяты в холодной коричневой массе. Знакомый цвет успокаивает его. Контейнер полон, и он сразу набирает ложку с верхом.

Поднимает ее, а потом, собравшись с духом, пытается отправить в рот. Побороть страх удается только с пятой попытки.

Ох.

Коричневое мороженое совсем не отвратительное. Наоборот, очень даже вкусное.

Потрясающе вкусное. Вторая ложка отправляется вслед за первой. Потом третья.

Он ест, а по телу растекается умиротворенность, какой он не испытывал ранее. Он еще не стал счастливым, идею счастья он воспринимает иначе, но за четыре месяца существования вне резервуара сотворения он никогда не приближался к счастью так близко.

Он пришел сюда в поисках счастья, но сначала нашел кое-что еще: дом.

Он чувствует, что его дом именно здесь, а совсем не в «Руках милосердия». Он чувствует себя в такой безопасности, что может есть коричневую еду. Возможно, потом он решится попробовать и розово-желтое клубнично-банановое мороженое. Здесь, в этих стенах, возможно все.

К тому времени, когда количество мороженого в контейнере уменьшилось наполовину, Рэндол знает, что никогда отсюда не уйдет. Это его дом.

В истории человечества можно найти множество примеров того, как Старые мужчины умирали (и убивали), защищая свои дома. Рэндол Шестой историю знает не очень хорошо, по истории в него загрузили только два гигабайта.

Вырвать его из этого места и вышвырнуть в шумный и яркий мир — все равно что убить. Таким образом, любая попытка заставить его покинуть свой дом должна рассматриваться как нападение, а потому он имеет право на самозащиту.

Это его дом. И всеми силами он будет защищать свои права на него.

Рэндол Шестой слышит, как кто-то спускается по лестнице.

Ганни Алекто, водитель одного из галеонов, вошла в лачугу, которая служила кабинетом управляющего, села на край стола Ника Фригга.

— Кабан, какао, каркас, кипарис, кирка, койка.

Ник не ответил. У нее всегда возникали проблемы с нужным словом. И не имело смысла пытаться угадать, какое именно слово ей требовалось. Она только сильнее запутывалась.

— Король, кочегар, крен, крот, крыса. Крыса! — она нашла нужное существительное. — Ты обратил внимание на крыс?

— А что с ними?

— Что с кем?

— С крысами, Ганни.

— Ты это тоже заметил?

— Заметил что?

— Крысы ушли.

— Ушли куда?

— Если б я знала, то не спрашивала бы тебя.

— Спрашивала о чем?

— Где крысы?

— У нас всегда есть крысы.

Ганни покачала головой.

— Не здесь. Не теперь. Больше нет.

Выглядела Ганни как кинозвезда, только грязная. Ник не знал, почему Виктор создал ее такой красоткой и определил на свалку. Может, его забавлял контраст между ее внешностью и работой. А может, создавал Ганни по образу и подобию какой-то Старой женщины, которая отвергла его или как-то еще ему насолила.

— Почему бы тебе не выйти отсюда и не поискать слонов? — предложила Ганни.

— Ты о чем сейчас говоришь… о слонах?

— Ты не найдешь их, как и крыс. Когда я разравнивала мусор, они встречались мне постоянно, разбегались во все стороны из-под ножа бульдозера, а последние три дня я их не вижу.

— Может, теперь они зарываются глубже, по мере того, как мы наполняем котлован.

— Так у нас их пять? — спросила Ганни.

— Пять крыс?

— Я слышала, сегодня привезли пять трупов Старых.

— Да, — кивнул Ник, — и еще троих утраченных.

— Значит, вечером повеселимся. Слушай, жарковато сегодня.

— Луизианское лето, что ты хочешь.

— Я не жалуюсь, мне нравится солнце. Я бы хотела, чтобы оно светило и ночью.

— Когда светит солнце, ночи быть не может.

— В этом и проблема, — согласилась Ганни.

Разговор с Ганни Алекто всегда держал его в напряжении. Красотка, конечно, и с галеоном справлялась ловко, но мысли у нее постоянно скакали, что сказывалось по ходу разговора.

У каждого Нового человека был свой ранг. На самом верху находились Альфы, правящая элита. За ними следовали Беты и Гаммы.

Ник, как управляющий свалкой, был Гаммой. Работали у него только Эпсилоны.

Эпсилонов создавали и программировали для тяжелого физического труда. Они не слишком-то отличались от машин, и в будущем им предстояло заменить собой многих заводских роботов.

Никакой классовой зависти среди Новых людей не допускалось. Согласно заложенной программе каждый был полностью доволен рангом, с которым родился, и не стремился подняться выше по социальной лестнице.

Эпсилоны вроде Ганни Алекто, при прямой информационной загрузке, разумеется, получали гораздо меньше знаний, чем Гаммы вроде Ника. А объем закачанной в него информации не шел ни в какое сравнение со знаниями любого Беты и уж тем более Альфы.

Помимо плохого образования, Эпсилонов отличали и слабые умственные способности. Последнее указывало на то, что мозг им конструировали не с таким тщанием, как мозги Гамм, Бет и Альф.

— Убегать, увечье, уголь, удав, уединение, утратить. Утратить! Утраченные! Ты сказал, их у нас трое. Как эти трое выглядят?

— Я их еще не видел, — ответил Ник.

— Они будут глупо выглядеть.

— Я в этом уверен.

— Глупо выглядящие утраченные. Вечером позабавимся.

— С нетерпением этого жду. — И тут Ник говорил чистую правду.

— И куда они подевались?

— Грузчики положили их в холодильную камеру.

— Крыс?

— Я думал, ты про утраченных.

— Я про крыс. Недостает мне этих маленьких зверьков. Ты не думаешь, что у нас появились кошки, а?