Курсы выживания нас научили, что правильная оценка рисков критически важна, когда вы находитесь бог знает где. Когда я разведывал маршрут для нашего спуска, я был крайне осторожен. Я знал, что, если подверну лодыжку, не стану ни героем, ни мучеником. Я буду парнем, который поставил под угрозу выполнение поставленной задачи. Групповое мышление — отличная вещь, когда дело доходит до риска. Если будешь думать только о себе, то не сможешь увидеть всей картины. Неважно, в горах ли Юты или за бортом МКС, но если получишь травму или потеряешь единственный на всю группу молоток или какую-нибудь сложную операцию сделаешь впопыхах, то все это может создать серьезные проблемы для всей команды.

Самое главное, что я вынес для себя из курсов по выживанию, заключается в том, что, когда ты являешься частью команды, на Земле или в космосе, прежде всего нужно ответить на вопрос: «Как лично я могу помочь команде достичь поставленных целей?» Совсем не нужно быть супергероем. Умение сопереживать и хорошее чувство юмора зачастую оказываются важнее. В этом я смог убедиться во время самой трудной моей тренировки по выживанию, которая проходила в Центральном Квебеке с пятью другими астронавтами. Мы были на самом краю Канадского щита. Рельеф здесь гористый, и пешие походы по этим местам — серьезное испытание даже в благоприятное время года, а мы оказались здесь в феврале, под непрекращающимися снегопадами. Снег шел постоянно, и в день могло выпасть до 30 см. Две недели мы, надев снегоступы, преодолевали сугробы и снежные заносы и прокладывали путь для саней, нагруженных нашей едой и припасами. Когда говорят о санях, обычно представляют скоростной спуск с горы. Но это не наш случай. Наши сани весили 140 кг и не трогались с места, пока мы не начинали их толкать и тянуть. Несколько человек шли впереди и с большими усилиями тянули за собой эти сани, зачастую в гору. Периодически мы менялись. Мы проходили пятнадцать шагов и настолько выдыхались, что уже почти плевали кровью. Потом мы останавливались и менялись местами с теми, кто толкал сани сзади. Я был единственным канадцем в группе, и все считали, что мне должны быть привычны подобные походы в суровых зимних условиях… но это было не так. Я ведь не рос в дикой природе и не спал в сугробах.

Этот поход был идеальным для развития лидерских качеств и одновременно учил подчиняться. Кроме того, он стал отличным тестом на физическую выносливость и психическую устойчивость. Оглядываясь назад, я понимаю, что во всем этом смелом предприятии были свои притягательные и грандиозные стороны: слепящий снегопад, тяжеленные груженые сани, изнурительное пешее путешествие. Правда, в тот момент я не видел в нем никакой привлекательности вообще.

В таких ситуациях и приобретаются экспедиционные навыки поведения. У вас есть выбор: либо поддаться тоске и страданиям, либо сконцентрироваться на делах, полезных для группы (подсказка: тоска не из их числа). По моему личному опыту, если вы займетесь поиском способов поднять настроение, то точно не потеряете время зря, особенно когда температура воздуха приближается к –20 °C. Среди наших припасов оказался ананас, что, в общем-то, довольно странно. Кому-то из нас пришла в голову идея вырезать на нем лицо и дать ему имя Уилсон, в честь волейбольного мяча, который был единственным собеседником персонажа Тома Хэнкса в фильме «Изгой», где главный герой оказался на необитаемом тропическом острове после крушения самолета. Уилсон стал членом нашей команды, и мы относились к нему с тем же почтением, какое Хэнкс оказывал своему мячу, и продолжалось это до тех пор, пока ананас не приобрел совсем уже неприятный цвет, после чего нам пришлось его похоронить. Но Уилсон сыграл свою роль: поднял боевой дух.

Во время этой квебекской экспедиции я тоже придумал кое-что, что могло бы развлечь нас, когда идти становилось совсем тяжко: я предложил, чтобы каждый из нас рассказал о своей помолвке. Мне нравилось слушать чужие истории, ведь большинство астронавтов были помолвлены в более старшем возрасте, чем я, и предложение руки и сердца делали в более торжественной обстановке. Мое предложение пожениться прозвучало в День святого Валентина. Мне был 21 год, и я все еще был курсантом военного училища. Я планировал попросить руки Хелен в ресторане за ужином при свечах. Обручальное кольцо уже было у меня в кармане. Правда, в ресторане я так и не выбрал подходящего момента и предложение сделал позже — тем же вечером, когда мы сидели вдвоем на краю кровати в гостинице Holiday Inn в Кингстоне, Онтарио. Я нервничал, она плакала, и теперь мы уже оба не помним точно, что говорили друг другу, хотя, по воспоминаниям Хелен, мое предложение звучало бы выгоднее, если бы я разнообразил его парочкой поэтических оборотов. Поделившись своей историей с другими астронавтами, участвовавшими в этом походе, я позволил им заглянуть в мою жизнь. В свою очередь, их рассказы об идеальных помолвках на залитых солнцем пляжах, сопровождавшихся прекрасно написанными речами, тоже позволили мне лучше представить их жизнь. Кроме того, рассказывание историй — приятный и продолжительный способ отвлечься от сизифова труда и на время забыть о том, что приходится волочь сани по сугробам.

Физические нагрузки в этом походе были самыми тяжелыми в моей жизни. Лишь один раз я имел опыт более тяжкого физического труда: мне было 14 лет и как-то в конце лета я вместе с остальными членами семьи провел длинный день в поле, убирая зерно. Мы только уселись пообедать, и тут входит отец. Он длинным термометром измерил температуру в одной из складских корзин, чтобы проверить, не слишком ли нагрелось высушенное зерно и не начнет ли бродить. Оказалось, что действительно температура слишком высока, и если мы сейчас же не примем меры, то потеряем весь годовой доход нашей фермы. Так что мы все встали из-за стола и побежали в амбар, где начали перемешивать зерно, перемещая его со дна двухметровой корзины наверх, чтобы проветрить и охладить. Ради спасения урожая мы работали всю ночь напролет. О том, чтобы прервать работу, даже не было речи.

Как не было речи и о том, чтобы кто-то жаловался или ныл. Мой отец мог быть строгим наставником и в принципе не допускал, что детям следует жаловаться. Ну а кроме того, он не одобрял нытье, так как понимал, что оно заразительно и деструктивно. Обмен замечаниями о несправедливости, сложности или нелепости какого-то дела объединяет людей, и иногда именно поэтому ворчание не прекращается, так как оно усиливает в людях чувство «весь мир против нас». Тем не менее очень быстро теплота единения превращается в горечь негодования, из-за чего невзгоды становятся невыносимее, а работа не делается легче. Жалобы и нытье — полная противоположность тому, что я называл экспедиционной моделью поведения, вся суть которой в объединении людей во имя достижения общей цели.

Легко объединиться для решения общей задачи в событийно-управляемых ситуациях, таких как, например, экспедиция шаттла для ремонта и обслуживания телескопа или установки нового оборудования на МКС. Когда цели ясно определены, а время на их достижение ограничено, большинство людей могут сохранять сосредоточенность для достижения этих целей. Однако на МКС задачи не всегда поставлены предельно четко: например, нужно поддерживать проведение экспериментов, проводить техническое обслуживание самой станции. При этом возникает множество размытых заданий, которые, как домашние дела, никогда не получится действительно завершить. Плюс ко всему мы проводим там достаточно много времени, чтобы накопились и приобрели значение какие-то мелкие обиды и раздражение. Поэтому, когда я был командиром экспедиции МКС-35, я намеренно препятствовал всяким жалобам и нытью каждый раз, когда замечал подобное в разговоре. Однако я не мог просто навязать свою волю остальным членам экипажа. Только понимание ценности экспедиционной модели поведения всеми членами команды смогло освободить нас от жалоб и недовольства.