— Держись, старина, мы идем на поворот. Скорость сбрасывать не буду.

Какое там сбрасывать, он начал разгоняться. Машина шла все быстрее и быстрее. Я видел, как на нас надвигается поворот, на кукую-то долю секунды мне показалось, что мы сейчас просвистим мимо него, и вдруг послышался визг покрышек. Капот машины осел, и я мысленно поблагодарил Джима за одеяло — если бы не оно, я бы улетел к лобовому стеклу. Медленно, медленно тормозные колодки схватывали барабаны, туго сжали их, и тепло, возникшее в результате трения, рассеялось по всей площади колес. Дэнни резко повернул руль влево и сразу же очень мягко надавил на газ. Мы вырвались из поворота. Ускорение заставило нас пошатнуться в креслах, а вот покрышки даже не дрогнули, они словно вцепились в трассу. А еще умерла сова. Покрышки уже не ухали, они кричали, ревели, визжали от боли: «Аааааааааа!» На вершине подъема Дэнни чуть расслабил пальцы на руле, и машина стремительно понеслась вниз. Затем был следующий поворот, потом еще один, и еще… Мы сделали пятнадцать поворотов, и все они мне понравились. Ах, как я их полюбил, повороты Тандерхилла. Я и сейчас их обожаю. Они все такие разные, каждый со своим ощущением, но одинаково глубоким и волнительным. Крут за кругом мы бороздили трек.

Когда на скорости сто девяносто километров в час мы неслись по прямой, Дэнни кинул в мою сторону взгляд и спросил: «У тебя все нормально?»

Я дважды гавкнул.

— Ну ты даешь. Если мы еще покатаемся, мне придется за покрышки платить. Ладно, еще круг — и хватит.

Да, круг. Еще один круг. Один, последний круг. Жизнь за него отдаю, за этот круг. Господи, подари мне один только круг.

Это был великолепный круг. Я поднял глаза на Дэнни. Сделал их такими, как он учил: «Глаза должны быть большими, чтобы все видеть, каждую мелочь замечать». Он имел в виду ориентиры, которые запоминал во время нашей прогулки по треку. Теперь они мчались мимо нас с невероятной быстротой. Мне казалось, Дэнни не видит их, и я не ошибся. Он их действительно не видел, потому что жил ими. Карту трассы он ввел в свой мозг, и тот стал чем-то вроде навигационной системы GPS; когда мы сбрасывали скорость перед поворотом, Дэнни поднимал голову и видел уже следующий поворот, а не вершину того, который мы преодолевали. Этот поворот становился для него лишь частью существования. Точкой, местонахождением, вселяющим в Дэнни радость. Я чувствовал, как из него струится радость и любовь к жизни. Однако внимание его и мысли концентрировались уже на другом повороте, а также на следующем. С каждым новым дыханием он вновь оценивал и корректировал свои действия, но делал это подсознательно. Я отчетливо видел тогда, как он, не сбавляй скорости, планировал пройти следующие три-четыре круга. В тот день Дэнни раскрыл мне все свои способности: мышление, оперативное искусство, мастерство и разум.

Сделав завершающий круг, медленный, чтобы охладить машину, мы подъехали к паддоку, где нас ожидали мастера и рабочие, все, кто там находился. Они окружили машину, высвободили меня из одеяла, и я выпрыгнул на бетон.

— Понравилось? — спросил меня один из рабочих, и я гавкнул в ответ. Еще бы мне не понравилось. Потому я и гавкнул, и высоко подпрыгнул.

— Ну ты и дал дрозда, — сказал Пэт Дэнни. — Нам повезло, ты — настоящий гонщик.

— Я все делал, как мне приказывал Энцо. А он постоянно лаял два раза, — шутливо сказал Дэн. — Значит, быстрее.

Все рассмеялись, и я снова дважды пролаял. Быстрее! Скорость. Машина. Покрышки. Звук. Ветер. Подъем. Вершина поворота. Спуск. Точка переключения скоростей. Зона торможения. Вот что такое гонки! И все это я знал!

Больше мне нечего рассказать о нашей поездке на гонки, потому что самым главным я с вами уже поделился. Теперь вы знаете, какое впечатление оставили у меня те невероятно жаркие круги на треке. До того момента я всего лишь думал, что люблю гонки. Я понимал разумом, что мне должно нравиться участие в них, но самих гонок я не знал. Да и кто может знать о гонках до того, как сам сядет в автомобиль, пройдет несколько кругов на скорости, от которой волосы на загривке встают дыбом, когда покрышки едва сцепляются с трассой, а двигатель жалобно воет и молит об остановке.

Остальная часть гонок проплыла перед моими глазами как сон. Я мечтал еще раз покататься с Дэнни, но подозревал — и как оказалось правильно — что трека мне больше не увидеть. Но у меня есть мои воспоминания, я могу воскресить их и вновь пережить те чудесные минуты. Гавкнуть два раза — это значит быстрее. Очень часто я во сне лаял два раза, потому что мне снилось, как мы с Дэнни мчимся по Тандерхиллу, одни, несемся по треку все быстрее и быстрее. И тогда я лаю. Два раза. Еще один кружочек, Дэнни. Еще один! Быстрее!

Шесть месяцев тянулись и миновали, Ева все еще боролась за жизнь. Затем прошел седьмой месяц, а за ним и восьмой. В начале мая Дэнни и меня пригласили к «близнецам» на обед, особенный, потому что он пришелся на понедельник, а среди недели, да еще под вечер, мы к ним никогда не приезжали. Мы неловко стояли посреди гостиной, у пустой больничной кровати, наблюдая, как Триш и Максвелл накрывают на стол. Евы в комнате не было.

Я отправился на разведку и вскоре обнаружил Зою в ее комнате. Она сидела на полу и тихо играла сама с собой. Ее комната у Максвелла и Триш была значительно больше той, что она занимала в нашем доме, и выглядела гораздо лучше. В ней было все, о чем только может мечтать маленькая девочка — рюшечки и оборочки, куклы, мягкие игрушки, постельное белье с веселым рисунком и нарисованные на потолке облака на синем небе. Зоя, поглощенная уборкой домика для куклы, не заметила, как я вошел.

На глаза мне попался наш старый самодельный мячик из носок, видимо, упавший с полки, забитой ее одеждой, или вылетевший из ящика. Я подскочил к мячику, ткнув его носом, подкатил к Зое, подбежал к ней и опустился на передние лапы. Задние лапы у меня оставались прямыми, хвост торчал дудкой. На языке тела подобный знак везде означает только одно: «Давай поиграем!», но Зоя не обратила на него внимания.

Я все повторил снова и схватил мячик, подбросил в воздух, а когда он опустился мне на нос, подпрыгнул. Мячик снова взлетел вверх и опустился к ногам Зои. По-моему, я ясно показывал ей свои намерения — поиграть в «Энцо-принеси». Зоя, однако, играть не собиралась. Она отшвырнула ногой мячик. В последней попытке увлечь ее я несколько раз нетерпеливо пролаял. Тогда она повернулась и серьезно посмотрела на меня.

— Не хочу больше в игры играть. Я должна быть взрослой.

Я изумился. Моя малышка Зоя в свои детские годы собиралась стать взрослой. Какая печальная мысль.

Я разочарованно отошел к двери, оглянулся.

— Иногда случается и плохое, — бормотала Зоя. — Что-то меняется, и мы должны меняться.

Она явно повторяла чьи-то слова. Уверен, она сама в них не верила и даже не понимала значения. Возможно, вбивала в память, считала, что они содержат ключ к ее неясному будущему.

Я вернулся в гостиную и стал вместе с Дэнни ожидать Еву. Наконец она появилась в двери коридора, который вел к спальням и ванным. Под руку ее поддерживала сиделка, та самая, которая все время что-то вязала, сидя в кресле, и спицы в ее пальцах своим постоянным клацаньем и перестуком доводили меня до безумия. Ева выглядела великолепно. В роскошном длинном платье цвета морской волны с глубоким вырезом. На шее у нее висели прелестные бусы из речного жемчуга — их ей подарил Дэнни на пятую годовщину свадьбы. Волосы Евы, еще не очень длинные, были уложены в некое подобие прически, а вся она просто сияла от радости. И хотя она ступала осторожно, как по эскалатору, опираясь на руку сиделки, Дэнни встретил ее аплодисментами.