Тем временем они почти добрались до места, пересекли одну из главных артерий города – бульвар Пасео и, сбросив скорость, оказались на «…росп… Независ…», как гласил покосившийся дорожный указатель, замеченный Пирсом. Мотоцикл свернул со слабо освещенной четырехполосной улицы на совсем темную подъездную аллею перед мрачным зданием, на фоне ночного неба похожим на заброшенный склад. Старик, доставивший его сюда, словно Харон с мотоциклом вместо ладьи, заглушил двигатель и с минуту вслушивался в тишину, определяя, есть ли поблизости опасность. Затем, видимо решив, что все спокойно, он вытащил сумки из корзин, передал их Пирсу и взмахом руки позвал его за собой.

Когда они входили в темный дверной проем, Пирс заметил над дверью чудом уцелевшую табличку, словно подающую ему знак. «Детская больница милосердия», – гласила надпись на табличке.

Теперь здание занимали бездомные. Как только новое здание больницы было построено, старое стали использовать под кабинеты различные социальные службы, потом здесь разместился приют, и в итоге его заколотили и забросили. Забросили все, кроме нищих. Они отодрали доски с окон и дверей и стали заполнять это здание, словно муравьи. Дети играли в коридорах, едва освещенных редкими масляными фонарями, или высовывали мордашки из дверей, разглядывая проходящих незнакомцев. Некоторые начали дергать Пирса за одежду и сумки, и старику пришлось их разогнать. Иногда появлялись и взрослые: небритый мужчина, сердито глядящий на них, или любопытствующая женщина с цепляющимся за ее ногу малышом.

Милосердие для детей, подумал Пирс. Он хотел бы надеяться, что им оно встретится, но знал, что у судьбы недостает милосердия даже для ее любимчиков, живущих за пределами старого города и воспитывающих от силы пару детей.

На втором этаже была комната, которую Пирс узнал. Он в ней никогда раньше не был, но планировка не позволяла ошибиться. Когда-то здесь находилась операционная, не важно, для каких целей ее использовали потом. Тогда матовые лампы заливали всю комнату дневным светом. Мониторы и измерительные приборы выстраивались вдоль стен. Поблизости стояли баллоны с кислородом и анестетиком. Столы и автоклавы для инструментов. Стойка капельницы. И операционный стол из нержавеющей стали в центре.

Сейчас ее освещали свечи. Вдоль стен стояла старая, обшарпанная мебель, а в центре – узкая кровать. На ней, опираясь на рваные подушки, лежала Мэрилин Ван Клив. Ее глаза были закрыты, но, когда Пирс со стариком вошли в комнату, она повернулась и выдавила подобие улыбки, которую очередная схватка превратила в гримасу боли.

– Вы пришли, – прошептала она.

– Я же обещал, – ответил Пирс.

– Не все держат слово.

– Я свое держу всегда. Когда начались схватки? Как часто они повторяются?

– Почти двадцать четыре часа назад, – ответила она, тяжело дыша. – Двенадцать часов назад интервал между ними был десять минут, около часа назад сократился до пяти минут, а сейчас – до двух. Я… просто… не могу… вытолкнуть… его… наружу. Думаю, пришло время помочь ему появиться на свет.

Пирс кивнул.

– Вскипятите воды, – велел он старику, ждущему возле двери.

– Слишком долго, – сказала она.

– Тогда хотя бы найдите мне кусок мыла и воды, вымыть руки, – сдался он.

Ожидая старика со всем необходимым, Пирс поднял подол длинного платья Ван Клив до груди и положил руки ей на живот, пытаясь почувствовать схватки.

– Времени прошло много, – заметил он. – Но, надеюсь, не слишком. И условия для проведения операции здесь ниже всякой критики.

– Картрайту это не повредит, – ответила она.

– Будем надеяться, что вы правы.

Когда старик вернулся с ведром грязной воды и обмылком, покрытым темными трещинками, Пирс пожал плечами и тщательнейшим образом вымыл руки.

– Мне нужно больше света, – сказал он, и старик принес две керосиновые лампы, поставив их на кровать, по обе стороны от бедер женщины.

Из второй сумки Пирс достал большой пластиковый пакет, а из своего чемоданчика – бутылку спирта, которым протер свои руки и живот Ван Клив, затем намазав его йодом. Он надел пару стерильных перчаток, обтянувших его руки как вторая кожа, и взял инструмент, похожий на толстую ручку из нержавеющей стали.

– Я мог бы сделать вам укол обезболивающего, – заметил он, – но я не анестезиолог и не знаю, как это скажется на ребенке.

– Режьте так, – велела она. – Осознание того, что рана не смертельна, помогает контролировать боль.

И она не издала ни звука, когда лазер сделал вертикальный разрез через весь живот прямо до матки.

Пирс работал быстро, как будто сталкивался с подобным не в первый раз, и, сделав надрез, погрузил в него руки и вытащил ребенка, а следом и его пуповину. Ребенок громко заплакал.

Пирс посмотрел на Ван Клив. Она была в сознании, хотя заметно страдала от боли.

– У вас сын, – сказал он ей. – Я не эксперт, но на первый взгляд он такой же большой и здоровый, как любой другой младенец, которого я видел прежде. Примерно десять или одиннадцать фунтов. Неудивительно, что вы не смогли родить самостоятельно.

Женщина рассмеялась.

– Дайте его мне, – попросила она, протянув руки.

– Минутку.

Пирс перевязал пуповину рядом с пупком младенца и еще раз через несколько сантиметров, прежде чем перерезать ее.

– Мне нужны покрывало, простыня или что-то в этом роде, – попросил он.

– Это лишнее, – сказала женщина.

Пирс положил кричащего малыша на руки матери. От его тела на платье появились красноватые разводы, но женщина ничего не заметила. Она посмотрела в лицо малыша, который тут же притих и начал смотреть на нее, а затем обвела взглядом комнату.

Пирс глубоко вздохнул. Акушеры находились с правильной, светлой стороны жизни. Возможно, он ошибся, став гериатром.

Он извлек плаценту и связанную с ней пуповину из матки и кинул их в пластиковый пакет. Он переключил свой лазерный скальпель и соединил края разрезов на матке и животе женщины. Стык получился аккуратным, и он понадеялся, что никакой инфекции не будет. Ведь иммунитет Картрайтов устойчив практически ко всем микроорганизмам, и, заканчивая работу, он подумал, что признаки исцеления можно было заметить еще до того, как лазер коснулся раны. Он наложил повязку на место разреза и опустил платье роженицы как можно ниже.

Закончив, он потянул перчатки за манжеты, и они сползли с рук. Прежде чем убрать инструменты и бутылки в свой чемодан, он снова вымыл руки в ведре. В другую сумку он убрал пакет с плацентой и пуповиной. Это стволовые клетки, сказал он себе. Завершив сборы, он снова взглянул на Ван Клив. Она приложила ребенка к груди, и тот пытался сосать.

– Спасибо, доктор, – поблагодарила она. – Мать была права.

– Жаль, что я не могу сделать больше, – сказал он. – Вам придется нелегко – вы после операции, с маленьким ребенком на руках. Но с этого момента я опасен, потому что могу стать причиной вашего разоблачения.