Видно, ей надоела его болтовня, в ее синих глазах промелькнуло что-то похожее на насмешку, и она спросила:

– Который час?

– Который час? – переспросил он рассеянно. – Наверно, около часу. Еще не поздно, да и вообще – какая разница.

Пауза.

– Вам нравится Толстой? – спросила она.

– Мне нравится не Толстой, – быстро ответил он, бросаясь на новую тему, – а «Анна Каренина» и «Война и мир», и…

Но она перебила его с улыбкой:

– А что вы думаете по поводу вечного мира?

Этот вопрос попал в цель. Он изменился в лице и растерялся.

– Что вы хотите сказать? Понятно, я надоел вам до смерти.

– Уверяю вас, мне это просто вдруг пришло в голову, – сказала она и покраснела. – Вы не должны на это обижаться. Дело вот в чем: мы собираемся устроить благотворительный базар для сбора средств в фонд государственной обороны. Только поэтому я вам и задала такой вопрос.

Пауза. Вдруг он поднимает голову и глядит на нее сияющими глазами.

– Я сегодня так счастлив… я хочу вам это сказать… быть может, поэтому я и болтаю слишком много. Я радуюсь всему, радуюсь, что я гуляю здесь с вами; и эта ночь меня радует, мне кажется, она самая прекрасная из всех, которые мне вообще довелось пережить. Я сам не понимаю, что со мной. Будто я – частица этого леса или этой земли, ветка сосны или камень, да, пусть даже камень, но камень, пропитанный этими тонкими ароматами и исполненный того покоя, который нас окружает. Поглядите вон туда, – уже светает; вы видите эту серебряную полосу?

Они оба глядели на светлую полосу, появившуюся на горизонте.

– Мне сегодня тоже очень хорошо, – сказала она.

И она сказала это не в ответ на вопрос, а сама по себе, по собственной воле, совсем непосредственно, словно говорить об этом было ей радостно. Нагель пытливо заглянул ей в лицо, и на глазах у него снова выступили слезы. Нервно, порывисто, сбивчиво начал он говорить об Ивановой ночи, о ветре, который раскачивает верхушки деревьев и гудит, раскачивает и гудит, о том, что занимающийся вон там день переродил его, вселил в него совсем новые силы. Грундвиг поет: «Рассвет окрасил небо, и ночь уж миновала». Если он утомил ее своей болтовней, то он мог бы показать ей небольшой фокус с веткой и соломинкой, и она увидела бы, что соломинка крепче ветки. Он готов сделать для нее все, что угодно. Поглядите только… разрешите мне указать вам на одну мелочь, которая, однако, произвела на меня впечатление… поглядите на тот одинокий куст можжевельника. Ведь он буквально склоняется перед нами, и я вижу, он исполнен добра. А паук, глядите, ткет свою паутину, от сосны к сосне; паутина – изделие редчайшей китайской работы, солнце, сотканное из мельчайших капелек воды. Вам не холодно? Я уверен, что сейчас вокруг нас танцуют теплые, смеющиеся эльфы, но если вам холодно, я разведу костер… Скажите, мне вдруг это пришло в голову, не здесь ли поблизости нашли Карлсена?

Была ли это месть за то, что она тогда над ним посмеялась? От него ведь всего можно ожидать.

Она вспыхнула и резко ответила:

– Оставьте его, прошу вас. Разве так можно!

– Простите! – поспешно сказал он. – Говорят, он был в вас влюблен, и мне это так понятно…

– Влюблен в меня? А не говорят ли также, что он из-за меня покончил с собой, моим перочинным ножичком? Ну, нам пора идти.

Она встала. Говорила она с легкой грустью, без смущения и без притворства. Он был крайне поражен. Она, значит, понимала, что довела до самоубийства одного из своих поклонников, но относилась к этому удивительно просто, не смеялась над этим, но и не пыталась обернуть это в свою пользу, – она говорила об этом как о печальном происшествии, и только. Ее длинная светлая коса приминала ворот платья, а щеки слегка порозовели от ночной прохлады. Она шла, чуть заметно покачивая бедрами.

Лес кончился, перед ними раскинулась открытая поляна, где-то лаяла собака, и Нагель сказал:

– Вот уже и пасторская усадьба. Как уютно выглядят эти большие белые строения, и сад, и собачья конура, и флагшток, особенно когда вокруг густой лес. Вам не кажется, фрекен, что вы будете тосковать по дому, когда уедете отсюда, я хочу сказать, когда выйдете замуж? Впрочем, все зависит от того, где вы будете жить.

– Я еще не задумывалась над этим, – ответила она. И добавила: – Кто знает, что нас ждет впереди!

– Вас ждет счастье.

Пауза. Она шла и, видно, думала о его словах.

– Послушайте, – сказала она вдруг, – вы не должны удивляться, что я гуляю так поздно ночью. У нас здесь это принято. Мы ведь все крестьяне, так сказать, дети природы. Мы с адъюнктом часто бродили по лесу до самого утра и болтали.

– С адъюнктом? С ним, мне кажется, не очень-то поговоришь.

– Да, конечно, больше говорю я, вернее, я задаю ему разные вопросы, а он отвечает… Что вы будете сейчас делать, когда придете домой?

– Сейчас? – переспросил Нагель. – Когда я приду, я тут же лягу и засну – и буду спать до полудня, спать как убитый, спать без просыпу! И мне ничего не будет сниться. А вы что будете делать?

– Разве вы ни о чем не думаете? Вам не случается прежде чем заснуть, долго думать о самых разных вещах? Вы, правда, сразу засыпаете?

– Мгновенно, будто проваливаюсь. А вы нет?

– Послушайте, вот уже и первая птичка запела. Нет, сейчас, должно быть, куда позже, чем вы говорите. Дайте-ка я посмотрю на ваши часы. Бог ты мой, уже четвертый час, скоро четыре! Почему же вы недавно сказали, что только час?

– Простите меня!

Она посмотрела на него, нисколько не сердясь, и сказала:

– Вам незачем было меня обманывать, я все равно гуляла бы с вами, я говорю это совершенно честно. Надеюсь, вы не поймете меня неверно. Просто здесь у меня мало развлечений, поэтому я обеими руками хватаюсь за все, что мне попадется. Так я привыкла жить с тех пор, как мы сюда переехали, и я не думаю, что кто-нибудь меня за это осудит. Впрочем, может, я и ошибаюсь, да мне это все равно. Папа, во всяком случае, не возражает, а для меня важно только его мнение. Давайте пройдемся еще немного.

Они миновали пасторский дом и снова вошли в лес по другую сторону усадьбы. Птицы уже пели вовсю, а светлая полоса на востоке становилась все шире и шире. Разговор как-то сник, он вертелся вокруг пустяков.

Они повернули назад и подошли к воротам усадьбы.

– Иду, иду! – крикнула она собаке, рвавшейся на цепи. – Спасибо, что вы меня проводили, господин Нагель, это был прекрасный вечер. И теперь мне есть о чем рассказать моему жениху, когда я буду ему писать. Я скажу, что вы такой человек, который ни с кем ни в чем не согласен. Вот он удивится! Так и вижу, как он размышляет над этим письмом, не в силах представить себе такого характера. Нет, ему этого не понять, он ведь удивительно добрый. Боже, какой он добрый! Он никогда не противоречит. Жаль, что вам не доведется с ним познакомиться, пока вы будете здесь. Спокойной ночи.