не тайна, — пожал плечами Телаш. — Она неядовита. Наверное, сказалась бабкина наследственность…

На этом занимательный разговор — то ли к досаде, то ли к облегчению смущённой им Иданы, — пришлось прервать, потому что они наконец дошли до нужного коридора и дверей, и мужчины откланялись.

ГЛАВА 6. Правило очерёдности при составлении смесей

Если разом осушить пузырёк с пометкой «Яд!»,

рано или поздно почти наверняка

почувствуешь недомогание.

Пороки входят в состав добродетелей,

как яды в состав лекарств.

Франсуа де Льюис Кэрролл, «Алиса в стране чудес»

Сильно ли изменится мир за тысячу лет?

Некоторые фантазёры грезят этим, рассуждают так, словно строят планы увидеть.

Маран Отравленный Чёрный Меч не только планов не строил, он вообще ни разу об этом не задумывался. Жил сегодняшним днём и не заглядывал дальше необходимого даже в обозримое будущее, то, до которого мог дожить. И уж точно он не ожидал, что его жизнь повернётся вот так.

Изменилась одежда. Теперь к ней относились легко. Теперь любили лёгкие ткани, не обременяли себя лишними её слоями — и мужчины, и женщины. Никто не прятал тела и лица, и это ему, пожалуй, нравилось.

Но волосы всё так же носили длинные. Кто бы мог подумать, что это старое суеверие столько проживёт!

Начали гранить драгоценные камни и делать невероятно изящные украшения. И это Марану совершенно точно нравилось, он любил красивые вещи.

А вот дворцы стали строить иные. Совсем. Воздушный, лёгкий Сад Лилий безусловно был красив, очень красив, но здесь Маран чувствовал себя неуютно. Это место никогда не было крепостью, а он привык именно к ним и не мог отделаться от подспудного беспокойства. Понимал, насколько оно бессмысленно, но не мог с ним совладать. Он вообще не любил открытые пространства, но в парке это не так сильно давило, как в просторных галереях с огромными окнами.

Смешно, но в первую очередь именно поэтому он проводил так много времени в храме. Сумрак, тишина, толстые стены и хорошая акустика — прекрасное место, чтобы никто не подобрался незаметно, а он чувствовал себя спокойно. Он. В храме. Тех богов, которые никогда не вызывали тёплых чувств. Ирония судьбы…

Сегодня эта привычка, однако, обернулась интересным опытом и новостями. Занятый попытками охватить огромный пласт прошлого, начиная с заметно изменившегося языка, он еще не добрался до современной политики, а напрасно.

Мирный договор с Трантом. Забавно и неожиданно. Но не настолько интересно и важно, чтобы спорить по этому поводу с Владыкой. В их единственную встречу тот произвёл на Марана благоприятное впечатление, показался человеком умным и рассудительным, в меру осторожным и достаточно расчётливым, так что лезть к нему со своими непрошеными советами пришелец из прошлого не собирался. И тем более не собирался претендовать на его место, хотя, наверно, мог бы.

В ту встречу Владыку, кажется, сильнее всего беспокоило именно это. Союзников у Марана не было, текущую политическую ситуацию он не знал, но был той тёмной лошадкой, на которую могли поставить противники нынешнего правителя. Но он с чистым сердцем принёс клятву верности, признав Яруша ан-Яруша старшим над собой в стране, клане и семье, после чего оказался благосклонно принят в семью с титулом младшего ненаследного принца. Идеальный вариант, позволявший основательно разобраться в изменившейся действительности и в себе самом, не отвлекаясь на поиски насущного хлеба и прочие бытовые мелочи. Им обоим было выгодно, чтобы Маран не искал заработка: в изменившемся мире профессиональный убийца — совсем не тот человек, которого можно без пригляда отпустить на вольные хлеба. А так — проблемный гость под рукой и не доставляет неприятностей, и даже, может быть, принесёт какую-то пользу.

Марана же гораздо больше занимало прошлое, чем настоящее, и своё — в том числе. Принц Сулус и его помощники напрасно рассчитывали на его помощь и подозревали во лжи: он и правда не помнил и не понимал, что с ним произошло. Последние годы жизни пестрели провалами и состояли из обрывков воспоминаний, и это нервировало. Именно из-за них он просиживал часы в храме: пытался вспомнить, потому что там ему было спокойно и ничто не отвлекало от размышлений. И ждал какой-то подсказки от богов, хотя всерьёз на неё не надеялся.

Он уже знал, что богов сейчас зовут иначе, чем ему помнилось. Время превратило Боль в Печаль, сделало Страх мужчиной и её мужем, Ярость стала Гневом — супругом Жажды, и надо всем этим царила Любовь.

Время стёрло прежние черты, и Марану от этого было не по себе: его воспоминания настолько противоречили нынешней картине, что казались бредом. То, что помнил он, не сохранилось в книгах, во всяком случае в тех, что нашлись в дворцовой библиотеке. Самому старому из религиозных трактатов было всего восемь веков, и два столетия оказались решающими. Наверняка то, что он искал, хранилось где-то в других местах, но Маран ещё недостаточно освоился, чтобы покинуть этот дворец и отправиться на поиски в иные книгохранилища. Да и конкретных вопросов у него не было, просто…

Он не мог понять: то, что он помнил, действительно было? И если было, то — почему изменилось?

Так он и жил уже пару недель в этом новом мире, читая книги и обдумывая в храме прочитанное. Наличие подобного устоявшегося ритуала немного успокаивало: в изменившемся мире, лишённом привычных ориентиров, оставалось цепляться за мелочи.

Неожиданно ещё одной такой мелочью стала встреча в храме. Он впервые видел транток в таком качестве: не пленницы и не рабыни, наоборот, дорогие и званые гостьи. Зрелище оказалось занимательным, а сами девушки — достаточно хорошенькими, чтобы потратить на них несколько минут.

Поначалу именно любопытство подтолкнуло Марана завязать разговор, но совершенно неожиданно шевельнулись те воспоминания, до которых он пытался добраться. Из небытия вернулось несколько кусочков рассыпанной мозаики, которую представляла собой его память, и встало на свои места.

Маран вдруг отчётливо вспомнил, кто, как и для чего наносил узоры на его кожу: он учился терпеть боль, и это происходило в те последние пять лет его жизни, которые почти не сохранились в памяти. Он вспомнил того, кто его этому учил, и это совершенно точно не было плодом воображения, потому что зримо подтверждалось шрамами. Правда, главный вопрос оставался открытым: зачем?

Оставив общество любопытных и оживлённых транток, он прошёл к статуе Печали, как её здесь звали, полоснул себя по тыльной стороне ладони ножом, с которым не расставался и который так удобно было прятать в складках сальвар. Порез не заставил