А тогда, на второй день своего отчаяния, я пошёл к ней, возможно, как раз, за разъяснениями по поводу странного поведения пластинок и книги, а может быть просто от скуки. Местные жители её уважали и немного побаивались, она гадала на картах Таро, раскидывала самодельные руны и составляла подробные гороскопы прошлых и будущих жизней.

«А, испугался». – Безошибочно и равнодушно определила Ульрика, когда я как вымокшая ондатра появился на пороге её дома. Она что-то мастерила из дерева. – Садись, выпей чего-нибудь.

– Может, гороскоп мне составишь? – Спросил я, присев на стул, не снимая плаща и вертя в руках мокрым зонтом.

– А чего составлять, – она даже не взглянула на меня, продолжая срезать тонкую стружку со своей деревяшки, – говно твой гороскоп, сам что ли не знаешь?

– Знаю. – Спокойно сознался я. – Интересно же знать, почему?

– Да, брось ты свой зонт, и сними плащ, тут тебе не похоронное бюро.

Я разделся, поставил зонт сушиться возле камина, и налил ей и себе чего-то жёлтого из большой на вращающейся подставке бутыли, на которую она мне указала ножом. Что там у неё было – эликсир молодости или яд? Мне было всё равно. Она только усмехнулась.

Жёлтая жидкость оказалась будоражащей. Меня передёрнуло, а Ульрика громко, с удовольствием чихнула, и как ни в чём не бывало, снова сосредоточилась на резьбе по дереву.

– На Таро тебе тоже бесполезно гадать, карты тебя не любят. – Она сама возобновила разговор, а может просто рассматривала роящиеся в моей голове смутные мысли.

– А кто меня любят? – Я понимал, что мой вопрос звучит глупо, но эту мою развязанную, и даже немного вызывающую глупость я стал связывать с действием жёлтой жидкости.

– Руны к тебе хорошо относятся, даже как будто жалеют тебя, что ли. – Ульрика насмешливо посмотрела на меня, из под батистового платка, которым она повязывала свою голову.

– Те не любят, эти жалеют, а кто-нибудь говорит правду? – Мне просто было скучно.

Она громко засмеялась, показывая свои ровные лошадиные зубы. Я уже думал, что она ничего больше мне не скажет. Но она сказала, когда закончила смеяться:

– Глупый ты. Руны тебя любят, значит, и ты их люби. А если ты сможешь полюбить карты, то они, возможно, тоже изменят к тебе своё отношение.

– Но, гороскоп-то останется прежним! – С вызовом напомнил я.

– Гороскоп – говно. – Опять, с нескрываемым удовлетворением, подтвердила Ульрика.

Мы выпили ещё немного жёлтой жидкости, и я уставился в окно, в раме которого нескончаемый дождь рисовал свои расплывчатые медленно меняющиеся офорты.

– Ульрика, а можно взять на себя чужую карму?

Она в ответ презрительно хмыкнула.

– Вообще-то нельзя. Но, таким дурачкам как ты иногда это удаётся.

– Как так? – Удивился я. У меня появлялась перспектива немного её разговорить.

– Откуда я знаю? Ты всегда спрашиваешь меня одно и то же: «Ульрика, как возможно невозможное?». И каждый раз на свой единственный вопрос ты ждёшь от меня разных ответов.

– Это точно, правда. – Засмеялся я, потому, что отчётливо увидел, что это было именно так.

Теперь, ты понимаешь, откуда во мне возникло желание послать своей матери пять одинаковых писем, а потом не посылать ей и вовсе ни одного? Наверное, разговаривая со своей матерью, я чувствовал, примерно, то же, что чувствовала Ульрика, отвечая мне на мои дурацкие вопросы. Но только Ульрика никогда не была со мной жестока…

– А зачем вообще брать на себя чужую карму? – Я воспользовался приёмом рассуждения вслух, чтобы тревожащие меня вопросы не выглядели в глазах Ульрики столь же глупо, как предыдущие. – Это, наверняка, бессмысленно и бесполезно.

Она перестала терзать свою деревяшку и высказалась совершенно серьёзно, глядя мне в глаза:

– Никогда нельзя путать бессмысленное с бесполезным!

Подумав немного, я согласился с ней. Зонт, подсыхающий возле камина, источал запашистый парок.

– Ну, так, а с чужой кармой, это как будет? – Продолжал я донимать Ульрику.

– Это бессмысленно. – Чётко определила она, разглядывая на вытянутой руке свою рукотворную поделку.

– Значит, всё-таки не бесполезно?

– Ничего, что делается по доброй воле, не бесполезно. – Вздохнула она. – Но ты опять много болтаешь, вместо того, чтобы подумать, почему прошлое неотступно идёт по твоему следу.

– Хм. – Сказал я, раскуривая трубку. – Я-то думал, что хорошо запутал следы.

– Ты, всё шутишь. Скоро ты получишь письмо. – Она попросила у меня огоньку.

(Представляешь, почтальона на берегу моря я увидел только на четвёртый день после нашего с ней разговора, то есть письмо ещё было сравнительно далеко отсюда).

– Письмо от своего прошлого? – Жёлтая жидкость из бутыли невидимой плетью взнуздывала моё воображение.

– Сам всё увидишь. – Она с удовольствием присосалась к своей «глиняной свистульке», так я про себя называл её небольшую курительную трубочку. – Возможно, оттуда ты узнаешь, почему это происходит.

– А, если не узнаю.

– Значит, останешься таким же дураком, как и раньше.

Мне нравилось разговаривать с Ульрикой, она никогда, ни на чём не настаивала категорически, выражалась предельно ясно и конкретно, и ко всему относилась философски. Если бы она не была ведьмой, я бы, честное слово, на ней женился! Ты не стала бы возражать?

Я ушёл от неё в задумчивости, и пока дошёл до дома заново промок. К вечеру следующего дня, видимо, сделав своё дело, нескончаемый дождь закончился, заодно, слегка успев подтопить городские низины возле мельничных складов и железнодорожного вокзала. На освободившемся рассеянном небе снова появилось заспанное близорукое Солнце, всё начало подсыхать и постепенно приходить в порядок. Распрямились и разгладились, мои любимые пластинки в бумажных конвертах, оживилось движение по улицам, и чтение моей книги продолжилось естественным образом, как будто кто-то на злополучной странице, наконец-то, выбрал по команде якорь (страница была за номером 107).

И вот, я опять на своём любимом камне, арендованном мною за пару двусмысленных исторических анекдотов у Каролингов. На самом деле, я никуда с него не уходил, как только начал писать тебе письмо, просто я следую не реальной, а сюжетной хронологии повествования. В общем, ты понимаешь.

Теперь я думал о словах Ульрики, о том, что прошлое зачем-то преследует меня. Лично я бы не стал никого преследовать беспричинно. Разве что, играя в детектива, да и то, поверь мне, самое непродолжительное время. И, возможно, ответ на вопрос о причинах такого преследования находится в твоём письме. По крайней мере, всё это чрезвычайно любопытно, особенно, на фоне моей обыденной скуки. Ты знаешь, что такое скука? Это – время, которое даётся нам, чтобы примириться со временем. Глубокомысленно и в самую точку, не правда ли! Вольтер изрёк эту мысль со своего любимого унитаза, из чего я делаю вывод, что на нём он скучал весьма продуктивно, о чём, между прочим, свидетельствую и его многочисленные биографы. Почитай – убедишься сама.