– Но в этом, собственно, я не вижу ничего плохого…

Было не совсем ясно, говорил ли молодой человек о тётушке, о фикусах, или о самозабвенном авиаконструкторском алкоголизме бывшего тётушкиного мужа.

– А фаршированная рыба?!

– Простите? – Юноша не понял, ослышался он или всё же, действительно, не понял.

– В её холодильнике живёт фаршированная рыба! Но я иногда забываю об этом. Не могу же я помнить обо всём, в самом деле! И когда я открываю холодильник, она умудряется состроить такую нелицеприятную мину, что мне становится неловко, хочется тут же извиниться за доставленное беспокойство и поскорей захлопнуть дверцу. Рыба за долгие годы, проведённые в тётушкином холодильнике, по всей видимости, тоже пришла к выводу, что превыше всего прочего – тишина и спокойствие.

– Ах, Вас именно это и не устраивает. – Предположил молодой человек.

Он соображал, сколько же ей лет? На вид, было что-то около четырнадцати.

– Я же говорю – чердак! Чердак моя единственная отдушина. Но я могу там бывать, только в то время, когда исчезает господин Цвейг!

– Так, значит, в доме всё-таки есть мужчина? – Спросил он, удивляясь, откуда и к чему в его словах взялось это «всё-таки».

– Мммм… господин Цвейг не совсем мужчина. – Она на секунду задумалась. – Как бы сказать, он – призрак. Господин Цвейг, по-моему, не совсем даже человек.

– Вы в этом уверены? – Юноша усмехнулся.

Ему нравилось обращаться к этой странной, резкой девчонке, подчёркнуто уважительно, это ненавязчиво подчёркивало его старшинство.

По каменным ступенькам они спустились на просёлочную дорогу, ведущую в сторону небольшого поселения, состоящего из горстки непритязательных сельских домиков расположенных в долине между холмами, и девушка стала рассказывать ему о странном тётушкином постояльце.

Выяснилось, что на чердаке дома тётушки Эжени располагалась самая настоящая голубятня, которую некогда организовал для своих лётных испытаний её бывший муж. «Я не могу поверить, неужели он засовывал несчастных птиц в эту ужасную аэродинамическую трубу?!». Но, с некоторых пор, должно быть, с тех самых, когда он покинул тётушку Эжени, а заодно и наш бренный мир, на чердаке поселился странный господин Цвейг!

– Как все мрачные и властные натуры, она сентиментальна и склонна к покровительству. – Объявила девчонка, сорвав на ходу несколько белых полевых цветов. – Но я думаю, что её, на самом деле, просто одолевала скука и тоска по призракам. Ей хотелось, чтобы в доме жил мужчина, который не доставлял бы ей никаких хлопот – бесплотная тень, силуэт, присматривающий за голубями, которых она не могла просто так выгнать из дома. Здесь, у нас никто не может себе позволить жеста откровенной бессердечности. – Она кивнула в сторону едва заметно увеличивающихся в размерах домиков.

– А вы тоскуете по подобным жестам? – Он опять расспрашивал её с высоты своих семнадцати лет.

– Бессердечность здесь не причём. Скоро ты убедишься в этом сам. – Она посмотрела на него, взглядом жертвы странных обстоятельств из фильмов Хичкока.

– И, что же там делает на чердаке, господин Цвейг? – Ему нравилась эта игра, в которую она его зачем-то втягивала.

– Тётушка Эжени просчиталась! Только никогда в этом себе не признается. Она делает вид, что все её надежды, связанные с господином Цвейгом полностью оправдались. – («На что могла надеяться тётушка Эжени?») – Потому, что избавиться от призрака, которого ты сама же и приютила – это уже слишком! Этого не мог бы себе позволить даже отец Андре, не смотря на его священнический сан.

– Но ведь от своего мужа она как-то избавилась. – Напомнил юноша, стараясь удержать под наблюдением нить этого странного разговора.

– Ты и вправду не чувствуешь разницы? – Девушка была явно разочарована его скупым и формальным пониманием жизни.

Молодой человек, только молча, пожал плечами.

– Господин Цвейг держится весьма независимо, можно сказать, гордо, предпочитая тётушкиному обществу с её хлопотливым кудахтаньем о домашнем хозяйстве и крыжовниковым вареньем своё пыльное одиночество. – Невозмутимо продолжала она. – Он постоянно пишет или что-нибудь мастерит. У него на чердаке есть токарный станок и куча разных инструментов. А иногда, господин Цвейг куда-то внезапно исчезает!

– И тогда Вы, во время его отсутствия, конечно же, пробираетесь на чердак!

– Именно! – Она была нескрываемо рада тому, что её наконец-то правильно поняли. – Обычно я слышу, как он ходит, его шаги наверху. Так ходят люди, которые тяготятся какими-то нечистыми помыслами, или пытаются раскаяться в чём-то содеянном ранее. Но только у него это не получается.

– Вот как. – Удивился юноша. – И всё это слышно по одним лишь его шагам?

А сам подумал, откуда ей, такой-то пигалице об этом знать…

– Да, по шагам. Но, я бы поняла, даже если он совсем бы не ходил, а только неподвижно сидел на своём скрипучем стуле.

– Его стул очевидно бы скрипел, как нечистая совесть. – Молодой человек снова попытался обратить всё в шутку.

Однако снова натолкнулся на стену изумлённого непонимания.

– Нет, я бы просто слышала стук его сердца. – Совершенно серьёзно и с ясным спокойствием произнесла она.

– Призрака?! – Ему, откровенно, было смешно. – И как же стучит сердце тяготящихся своей совестью призраков?

«Эта маленькая козявка просто меня дурачит».

– Как колокол… Разумеется, как колокол.

В её словах, в её интонации и взгляде он не заметил и тени сомнения. Ему стало вдруг как-то очень неловко.

– Даже голуби затихают, когда господин Цвейг уходит, они перестают ворковать и вспархивать крыльями. По этой особенной тишине я всегда узнаю о его отсутствии. Я знаю, это очень нехорошо, но ничего не могу с собой поделать. Это не имеет никакого отношения к любопытству, это всё моя испорченность. – Она убеждённо и безжалостно вынесла себе приговор.

Молодому человеку стало опять невыносимо смешно, но на этот раз он усилием воли заставил себя удержаться от сарказма. Девчонку подбрасывало как на батуте – то вверх, то вниз.

– Я тайком от тётушки поднимаюсь на чердак для того, чтобы проникнуть в мир его затхлого одиночества. – Она остановилась. – Понимаешь? Мы – союзники. Он прекрасно знает, что я хочу испортиться назло тётушке, или, по крайней мере, хочу себе это так представить. Поэтому, он исчезает время от времени только для того, чтобы я имела возможность прочитать всё, что он там понаписал.

– И что же он там пишет, новеллы?

– Ты тоже его знаешь?! – Она даже вздрогнула от неожиданности.

Боже, как по-разному мы наивны, подумал он. Я ничего не понимаю в чувствах других людей, для меня это тёмный лес, а она безнадёжно увязла в своих инфантильно-пубертатных фантазиях. Начиталась всякой дребедени. Наверняка, тётушкина библиотека, на поверку, совсем не так уж беспросветно темна…